Под волной

И Арефьев думал, что объективно приезд Меньшенина, его доклады в институте о митральном стенозе — о раннем оперировании, о грозных осложнениях после вшивания митрального клапана, его две сложные операции — в общем, положительное явление. Словно повысился тонус во всем хирургическом корпусе этой окраины страны. Но тем больше становилось заметным отставание здесь и уровня оперативной техники, и оборудования. Еще очень не скоро можно будет здесь делать то же, что делают хотя бы в сибирской клинике Меньшенина. Да и надо ли это? Почему-то вспомнились строчки одного поэта, поэма которого была похожа на небольшой скандал: «В этом маленьком городе все есть и даже низкая трибуна для торжеств на крохотной площади». Провинция страшна в хирургии больше, нежели в социальной жизни. Разойдясь по маленьким операционным, большой хирургический опыт измельчает, даст полуположительные результаты… А сдержать это распространение будет теперь очень трудно. И хотя сам Арефьев изо всех сил добивался и организации торакальной клиники и подготовки кадров, он сейчас думал, что предстоит еще немало кропотливой, скрупулезной подготовительной работы, прежде чем двинуть хирургию широким фронтом. Текучка, работа в клинике, в институте, в комиссиях как-то не дали ему возможности продумать более детально планы этой подготовительной работы. И он отдавал должное Меньшенину за его предложение до постройки торакальной клиники создать на базе сердечно-сосудистого отделения и отделения легочной хирургии формирование под хитрым названием филиала сибирского торакального института. Меньшенин сказал: «Начните с организации диспансера. Пусть какое-то подразделение из двух-трех хирургов, двух-трех терапевтов, кабинета функциональной диагностики займется подготовкой больных. Организуйте в районных поликлиниках специализированные приемы по сердечно-сосудистым заболеваниям, можно просто установить с врачами поликлиник прямую связь, или пусть ваши хирурги ведут там хотя бы раз в неделю прием. И еще, — сказал Меньшенин, — нужно добиться организации небольшого санатория или корпуса в общем санатории, ну даже нескольких палат в таком санатории. Там ваши врачи могли бы наблюдать отдаленные послеоперационные результаты. И реабилитацию больных».

Барышев тотчас положил трубку. Водителю он назвал этот адрес и попросил:

Он проводил Валеева до двери и долго стоял в задумчивости посередине своего большого кабинета.

Среди сопровождавших его офицеров, высоких, плечистых, в мундирах, при орденах, маленький маршал в своих почти школьных брючках и тужурке с мягкими полевыми погонами и с колодками, занимавшими чуть не всю левую половину ее, казался посторонним. Но только его и видел Волков, и сердце его билось взволнованно и гулко, когда он вглядывался в неожиданно родное, словно отцовское лицо. И маршал цепко глянул прямо в глаза генерал-лейтенанту. И усмешка чуть тронула уголки его глаз.

— Рядом с тобой сейчас — один человек. Но ты не можешь его знать, — сказала она, твердо глядя в глаза отца. Он там совсем недавно.

Ольга отрицательно покачала головой.

* * *

Она еще раз поймала себя на тайной мысли — она поняла, что ей тоже сейчас хочется пойти туда, а теперь может случиться так, что он не позвонит. А если позвонит, или если она сейчас выскользнет из дома и окажется там, где рассталась с ним, и увидит его? Что она скажет? Что скажет он? Она думала: ему будет так же невозможно произнести хотя бы одно слово, которое касалось бы их обоих, как и ей. И от невозможности лечь и заснуть, чтобы затем встать по-прежнему свободной и легкой, и оттого, что ей вдруг почудилось, что теперь это будет всегда, ей стало страшно.

Вспомнив о детях, Волков расстроился, ему припомнился полный горя и тоски взгляд Ольги, когда она была еще маленькой — лет восьми. Он возился с трехлетней Наташкой, подкидывал ее, тормошил — «летчицей будешь!» Ольга звала, звала его и не дозвалась. Он сам вдруг повернулся и увидел ее, маленькую, голенастую, худенькую, со взрослой серьезной тоской в глазах.

Артемьев провел ее в кабинет профессора — в самом конце коридора. Там он пододвинул кресло к телевизору, спросил, умеет ли она включать его, потом пододвинул кресло и для себя. Она села, сел и Артемьев — на секунду, чтобы примериться. Подвижным был этот полный рыхлый человек. Но неожиданно он затих, замедлил ритм, в котором привык жить, задумался, и Ольга догадалась, что он что-то собирается ей сказать.

Он еще раз свернул налево. Они пересекли небольшую полянку, проехали через почти сплошные заросли кустарника, ей пришлось даже закрыть лицо полой тужурки.

Он сбавил скорость и повел машину совсем медленно.

— Если ты, Стеша, можешь еще остаться, — сказала она, — останься. Я тебя возьму с собой в клинику. У нас завтра операционный день. Я тебе постараюсь все показать. И я очень рада буду, если ты останешься. Но если не можешь, то тогда я позвоню насчет места в самолете для тебя.