Под вуалью

— Но я бы не хотела пресытиться счастьем. Мне даже страшно, что это может произойти, ведь тогда перестанешь радоваться чувствам, запахам, самой сути вещей. А именно это и составляет богатство жизни, не так ли? Если ты слеп, но не потерял ощущений, то тебя уже нельзя назвать слепым.

— Страдания сделали тебя мудрой, дорогая, — он мягко повернул Рослин к себе лицом, слегка приподняв подбородок. — Но есть и другого рода ощущения. Ощущения того, что происходит в твоей душе.

— Я знаю, — твердо сказала она.

— Я бы прямо сейчас хотел закончить поцелуй, прерванный вчера ночью, но я не буду этого делать.

— Я понимаю, Тристан. — Им не нужно было слов, они и без них прекрасно понимали друг друга. Ей не нужно было объяснять, что он был очень похож на Арманда по фотографиям, а значит, возможно, ей бы хотелось, чтобы ее обнимали другие руки. Сейчас им не были нужны ни слова, ни поцелуи, им нужен был покой. Они стояли рядом в окружении полуразрушенных нагретых солнцем крепостных стен и слушали, как под ногами поет песок.

— Пойдем, — нарушил тишину Тристан, — пора обедать.

Неожиданно почувствовав себя свободной, как те певчие пташки, которых она выпустила из клетки, Рослин захотела отведать арабской кухни, что они и сделали в небольшом открытом кафе под тентом-грибком, расположившимся рядом с мечетью. Они ели бурак-рулет из рубленной баранины с шалфеем и мятой, запеченный в тесте. На десерт был кус-кус note 12 из манной крупы, со сливками, абрикосами, сливами и сладким миндалем.

Когда из маленьких чашек они пили густой и крепкий кофе-мокко, Тристан рассказывал о Париже, о том, как в самом начале ему пришлось преодолеть трудности, связанные с его выбором — он предпочел учебу в академии музыки, вместо того, чтобы изучать управление плантациями.

— Тогда мой отец еще был жив, хотя и болен, и если бы не Нанетт, которая прекрасно понимала, насколько необходима мне была музыка, то я бы сейчас совершенно бесстрастно, не в пример Дуэйну, управлял нашими владениями.

— А разве его чувства называются страстью? — Рослин представила себе высокомерное хищное лицо Дуэйна.

— Я бы назвала это амбициями.

— Отчасти и это верно. — Проведя пальцем по ободку чашки, сказал Тристан. — Амбиции, направленные на то, чтобы Дар-Эрль-Амра была первоклассной плантацией, самой плодородной в здешних местах, чтобы она могла считаться королевой всех плантаций. Я никогда бы не смог бы вкладывать в это дело столько чувств и благодарен судьбе, позволившей Дуэйну приехать сюда и взять на себя все дела по хозяйству. Он во многом человек более способный, чем я. Я — мечтатель, Дуэйн же — реалист. Иногда я завидую ему, потому что он крепко стоит на земле, и тем не менее, я не перестаю размышлять над тем, какие разрушенные мечты заставили его стать настолько земным и забыть о небесах.

— Возможно, это — женщина, — произнесла Рослин.

И она была в этом абсолютно уверена.

— Да, чаще всего причиной в подобных случаях бывает женщина. — Тристан улыбнулся и посмотрел на Рослин. — Тебе нравится кофе-мокко?

— Мне нравится все, что было сегодня, Тристан: базар, певчие птички, которых ты позволил мне отпустить на волю, наш обед, твои рассказы о Париже и о музыке.

Купол соседней мечети отбросил тень на их столик, а они все сидели и разговаривали. Опустели улицы, закрылись ставни на окнах. В дверях кафе стоял официант — в его позе была покорность. Казалось, он думает, что только сумасшедшие европейцы сиесте note 13 предпочитают разговоры.

Он беспокойно переминался с ноги на ногу.

— Мы не можем больше здесь оставаться, — прошептал Тристан. — Нам нужно уходить, иначе этот бедняга сойдет с ума.

Она наблюдала, как с чувством явного облегчения к ним подошел официант, и в этот момент ей пришла в голову мысль о том, что то, что сейчас завершилось, уже больше никогда не повторится. Ей стало грустно. Следующее мгновение счастья требует тщательной подготовки, подобно тому, как на гончарном круге неспешно из бесформенной глины начинает вырисовываться очертание будущей формы, прекрасной и хрупкой.

Рослин достала пудреницу и припудрила слегка заблестевший нос. Когда она клала пудреницу обратно в сумку, то ее взгляд вдруг остановился на маленьком поблескивающем амулете — Руке Судьбы — единственном вещественном воспоминании о сегодняшнем дне, пролетевшем так быстро.

Как грустно и страшно, что то, что уже прошло, никогда не вернется. Никогда уже нельзя будет увидеть только что увиденное выражение лица, услышать те же интонации голоса. Каждый солнечный луч и каждая тень не повторятся снова. Все движется и изменяется в каждый следующий момент, подчиняясь воле судьбы.

— Если мы сейчас отправимся на озеро, то в это время дня лодок обычно не бывает, — словно читая ее мысли, сказал Тристан. Он понял, что ей совсем не хотелось возвращаться в гостиницу.

— Очень жарко, — сказала она. — Наверное, нам лучше пойти в гостиницу.

Они зашагали вверх по холму: на пути им попадались пустые повозки, город замер, как заколдованный.

— Город спит, и лишь спящая красавица и принц бодрствуют, — как бы размышляя вслух, сказал Тристан.