Под выцветшим знаменем науки

У Вавилова местом отпуска в первые три послевоенных лета был знакомый санаторий «Узкое», а в 1948 году он получил академическую дачу в Мозжинке. Это стало его любимым местом не только летом, но и для поездок на выходные в течение всего года. Помимо этого, он мало куда выезжал. Интересное маленькое путешествие было совершено в августе 1947 года, одновременно продолжение отпуска и рабочая поездка. С женой, сыном и невесткой они отправились на маленьком пароходе (в прошлом речной яхте Николая II) в Борок на Рыбинском водохранилище. Там прошли две недели в прогулках и небольших экскурсиях, с посещением биостанции и усадьбы Н. А. Морозова. «Завидно этой жизни „философа“ среди природы, берез, елей, сов, волков, недавно разорвавших какого-то „Шарика“, лосей. Хочется спрятаться сюда с книгами, лабораторией и незаметно исчезнуть в лесу, как умер Н. А.» (06.08.1947). Но в общем личность этого народовольца, выдающегося дилетанта в разных областях знания (как можно судить по литературе), почти не вызвала интереса у Вавилова, хотя это в своем роде еще одна не менее странная жизнь (жаль, что сам Морозов довел свои мемуары только до предреволюционных лет). Годом раньше, перечисляя назойливых посетителей, Вавилов упомянул его вдову: «К. А. Морозова, желающая пользоваться его имением, лошадьми и посевом» (18.08.1946). Но она пережила мужа ненадолго, и позже при перечислении текущих склочных дел упоминается «дележка наследства Н. А. Морозова» (06.07.1948). Ближе к нашему времени из этого наследства хотели сделать «ноосферное поселение» (см. «Очерки…», с. 32–33).

Были еще две короткие поездки в 1949 году: Ленинград – Псков – Пушкинские Горы на юбилейные торжества (это для Вавилова действительно было праздником) и из Москвы в Рязань на открытие памятника И. П. Павлову: «Бронницы, Коломна, допетровские и ампирные церкви, как осколки драгоценностей в комиссионном магазине… Памятник – очень средний, ремесленный» (01.10.1949). В общем, по сравнению с «Пятью континентами» старшего брата совокупность путешествий Вавилова за всю его жизнь не очень впечатляет.

Последние шесть лет «Дневников» – хроника академических и внешних событий разной важности, часто только в форме перечисления, вот пример:

«История с академстроевскими домами. Нелепый разговор с В. А. Малышевым по поводу изобретений Знойко. Письмо Генри Дэйлю. Последствия ашхабадского землетрясения. История с Ландсбергом и Фридой Соломоновной» (26.12.1948).

В этом частном случае относительно Знойко дан подробный комментарий, но письмо Дэйлю осталось без сноски, а в именном указателе такой фамилии нет. Это серьезный промах, поскольку сюжет действительно важный. Только при внимательном просмотре выясняется, что Генри Дейл, он же Дэль (но не Дэйль), – президент Лондонского королевского общества, нобелевский лауреат, отказавшийся от почетного членства в советской академии в знак протеста против гонений на генетику. Он упоминается еще в двух записях, но существо дела Вавилов не раскрывает ни разу.

О Фриде Соломоновне комментаторы сообщили только, что это Ф. С. Ландсберг, жена Г. С. Ландсберга. Для меня Ландсберг – автор учебника, по которому мы проходили физику в Ленинградском гидрометеорологическом институте. Были еще Фриш и Тиморева, Путилов и Фабрикант. Похоже, я и теперь мог бы пройти переаттестацию по физике в духе вузовского анекдота:

«Вопросы на положительную оценку: „Кто автор учебника, по которому вы пришли сдавать экзамен? Какого цвета обложка у этого учебника?“ Негодующий шепот в заднем ряду: „Вот валит, гад!“».

Что такое случилось у Фриды Соломоновны и Григория Самуиловича, сопоставимое с последствиями ашхабадского землетрясения, комментаторы умалчивают. Но при всех моих мелких придирках комментарии и указатель в «Дневниках» очень подробны и компетентны.

Академическая рутина осложнялась для Вавилова тем, что он сам писал свои статьи и выступления к многочисленным конференциям, сессиям, юбилеям, похоронам. «Пишу, как старый поп, „надгробные слова“, слово по случаю 350-летия Декарта, рассуждение о вовлечении разных наук в связи с ураном» (08.04.1946), и о том же в День Победы: «С ужасом читаю в „Вестнике Академии“ в каждом № свои председательские, загробные речи, газетные статьи. Где же моя душа? Где мое „творчество и созерцание“?» (09.05.1946).

[Наконец-то и я в чем-то приблизился к Вавилову. Когда под «Вестником РАН» подведут черту (возможно, уже скоро), в итоговом авторском указателе я буду упомянут как соавтор двух статей одного из академиков РАН. Есть еще три статьи академика, из них одна была им в значительной части надиктована, зато две другие, как сказал бы Хлестаков, «уж точно мои»].