Под знаком черного лебедя

– Так. Узнаю ли я сегодня ваше настоящее имя или буду по-прежнему принимать у себя незнакомца, который прячется под нелепым псевдонимом?

Вешатель мне даже «простите» не давал сказать. Но я так распалился, отчаялся и разозлился, что все равно бухнул: «Простите!» – но так громко, что это прозвучало ужасно грубо.

– Ваше элегантное извинение не отвечает на мой вопрос.

– Джейсон Тейлор, – пробормотал я, и мне захотелось плакать.

– Джей-что? Произносите четко! Мои уши так же стары, как я сама! У меня нет спрятанных микрофонов, которые собирали бы каждое слово!

Я ненавидел свое имя.

– Джейсон Тейлор.

Оно безвкусное, как жеваные магазинные чеки.

– Если вас зовут Адольф Гроб или Пий Шваброцефал, я постигаю. Но зачем прятать «Джейсона Тейлора» за недоступным символистом и латиноамериканским революционером?

Наверно, у меня на лице было написано: «А?!»

– Элиот! Т. С.! Боливар! Симон!

– Мне показалось, что «Элиот Боливар» звучит… поэтичнее.

– Что может быть поэтичнее имени Джейсон? Это Язон – герой эллинских мифов! Кто обосновал европейскую литературу, если не древние греки? Уж точно не кружок грабителей могил с Элиотом во главе! А кто есть поэт, если не портной, сшивающий слова?[14] Поэты и портные соединяют то, что никто другой соединить не в силах. Поэты и портные прячут свое мастерство в своем мастерстве. Нет, я не принимаю вашего ответа. Я полагаю, истина заключается в том, что вы используете псевдоним, так как поэзия для вас – постыдная тайна. Я права?

– Постыдная – не совсем точное слово.

– А какое же слово – совсем точное?

– Писать стихи – это… – я шарил глазами по солярию, но у мадам Кроммелинк взгляд как захватный луч, – это… вроде как… для голубых.

– Для голубых? Голубое небо?

Безнадежно.

– Стихи пишут… только ботаны и лохи.

– Так вы один из этих… ботанов?

– Нет.

– Значит, вы один из лохов, хоть я и не знаю, кто они такие?

– Нет!

– Тогда ваша логика мне совершенно непонятна.

– Если у человека отец – знаменитый композитор, а мать – аристократка, ему позволено гораздо больше, чем тому, кто учится в государственной школе и у кого папа работает в компании розничной торговли. В частности, писать стихи.

– Ага! Истина! Вы боитесь, что волосатые варвары не примут вас в племя, если вы пишете стихи.

– Да, более или менее.

– Так более? Или менее? Какое слово – совсем точное?

(Вот же прицепилась.)

– Это верно. Именно так и есть.

– И вы желаете стать волосатым варваром?

– Я мальчик. Мне тринадцать лет. Вы сами сказали, что тринадцать лет – мучительный возраст, и это правда. Если ты не такой, как все, твоя жизнь становится адом. Так случилось с Флойдом Чейсли и Бестом Руссо.

– Вот теперь вы заговорили как настоящий поэт.

– Я ничего не понимаю, когда вы такое говорите!

(Мама бы отрезала: «Не смейте со мной разговаривать таким тоном!»)

– Я хочу сказать, – вид у мадам Кроммелинк был почти довольный, – вы полностью стоите за своими словами.

– А это еще что значит?

– Вы сущностно правдивы.

– Кто угодно может говорить правду.

– О поверхностностях, Джейсон, да, это есть верно. О боли – нет, это не есть верно. Значит, вы хотите двойную жизнь. Один Джейсон Тейлор, который ищет успеха у волосатых варваров. Другой Джейсон Тейлор – это Элиот Боливар, который ищет успеха в литературном мире.

– И это так уж невозможно?

– Если вы желаете быть версификатором, – она водоворотнула вино в бокале, – весьма возможно. Если вы подлинный художник, – она пошвыркала вином во рту, – абсолютно никогда. Если вы не правдивы перед миром в том, кто и что вы есть, ваше искусство будет вонять фальшами.

Я не нашел ответа.

– И никто не знает о ваших стихах? Учитель? Доверенное лицо?

– Если сказать по правде, только вы.

Глаза мадам Кроммелинк иногда блестят по-особенному. Это не имеет ничего общего с освещением.

– Вы прячете свою поэзию от любимого человека?

– Нет, – сказал я, – я, э… нет.

– Не прячете свою поэзию или у вас нет любимого человека?

– У меня нет девушки.

Она стремительно, как прихлопывают шахматные часы, спросила:

– Вы предпочитаете мальчиков?

Я до сих пор не могу поверить, что она такое сказала. (Нет, могу.)

– Я нормальный!

«Нормальный?» – переспросили ее пальцы, барабанящие по стопке приходских журналов.

– Ну, мне нравится одна девочка, – выпалил я, чтобы доказать свою нормальность. – Дон Мэдден. Но у нее уже есть бойфренд.

– Ого? А бойфренд Дон Мэдден, он поэт или варвар?

(Она явно наслаждалась тем, как вытянула из меня имя Дон Мэдден.)

– Росс Уилкокс козел, а не поэт. Но если вы хотите сказать, что я должен написать Дон Мэдден стихи, – никогда в жизни. Надо мной вся деревня будет смеяться.

– Безусловно, если вы сложите неоригинальные вирши из амуров и штампов, мисс Мэдден останется со своим «козлом», а вы справедливо заслужите смех. Но если стихи – красота и истина, ваша мисс Мэдден будет ценить ваши слова превыше денег, превыше дипломов. Даже когда будет стара, как я сейчас. Особенно когда будет стара, как я сейчас.

– Но, – я сменил тему, – ведь кучи людей искусства используют псевдонимы?

– Кто?

– Мм… – Мне пришли в голову только Клифф Ричард и Сид Вишес.

Зазвонил телефон.