Под знаком феникса

Мысль показалась интересной и завлекательной, но тут сердце кольнуло, он потер грудь ладонью — на таблетках давно сидел, лет десять после первого инфаркта. Тогда супруга устроила грандиозный скандал, причем совершенно безосновательно — ничего у него с той смазливой аспиранткой не было и в помине. А жаль — хоть воспоминания бы остались…

— Надо решаться, хватит! Баста! Хоть последние годы поживу как человек, без этих вечных попреков!

Никритин заскрежетал зубами, вспомнив как его «оженили» на третьем курсе. Подстава была конкретной — или под венец, либо с «волчьим билетом» из стен «альмы матер» с долгой отсидкой по статьям 70 и 72 УК РСФСР. Так что понятно, какой выбор он тогда сделал, и шутками тут не пахло, двоих его сокурсников на нары для острастки и посадили, чтоб другим «вольнодумцам» неповадно было. Так что пришлось идти в ЗАГС, тесть подключил связи в КГБ, от статьи «отмазали». И как по накатанной дороге жизнь пошла — аспирантура, кандидатская диссертация, получение просторной квартиры, а еще партбилет в карман, номенклатурная «отоварка» в спецмагазине.

И закончилось все это благолепие перестройкой и распадом страны. Но тесть к этому времени «перекрасился», и ни в чем своей единственной дочке не отказывал, все на внуков надеялся. А та, будучи старше Павла на три года, родить была неспособна — недаром ее втихомолку «переходящим вымпелом» именовали, отчего ему самому частенько было стыдно. Но как то привык к ней и благам, и с налаженным бытом расставаться не захотелось.

И зря — ибо за все в жизни нужно платить, а если не хочешь, то будешь расплачиваться!

— Павел Иванович, я же тебя просила не курить на кухне! Иди немедленно на балкон, а то мои цветы от твоего табака задыхаются! Чтобы подымить на кухне, ты у меня должен разрешения спрашивать, как мы с тобою раньше договорились! Своевольничаешь?!

— Договорились?! У твоей паршивой болонки прав в этом доме намного больше, чем у меня! Ты же, сука порченная, тогда меня подставила специально, на себе оженила, стерва!

Впервые за долгую супружескую жизнь Никитин взорвался, и стал говорить то, что на душе накипело. И почувствовал невероятное облегчение — Лариса Петровна побледнела, отпрянула, увидев перед своей порядком раскормленной физиономией увесистый кулак. Она не узнавала вечно покладистого мужа, которым привыкла помыкать, а у того «тормоза» полностью слетели. Схватил цветок и грохнул его об пол, только земля в разные стороны полетела, засыпав шелковый, в китайских узорах женский халат. Супруга взвизгнула и бросилась прочь с кухни — ей стало страшно. Это как жить с пушистым котиком, который неожиданно оскалил внушительные клыки, и набросился на хозяйку с плотоядным урчанием.

— Сука, какая тварь! Все, на хрен валить надо! На хрен…

Профессор не договорил, осекся и схватился за сердце, покрываясь смертельной белизной. Зрение помутнело, и последнее, что он увидел в своей жизни, это наполненные слезами глаза Эльзы, когда в далеком 1981 году он приехал в Нарву и сказал девушке, что пришлось жениться на другой. И тут, словно черное покрывало набросили на зрение и разум, и Павел Иванович рухнул навзничь…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

май 1978 год

— Паша, милый, что с тобой?! Да очнись же!

Сознание возвращалась медленно, но краешком рассудка Никритин ощутил дикую несообразность, которая может быть в состоянии алкогольного или наркотического бреда с галлюцинациями, или полного сумасшествия. Он слышал голос Эльзы, девичий и громкий, а его трясли за плечи. А еще чувствовал что-то крепкое за спиной, а вот задницу, то место, на которое люди постоянно находят приключения, изрядно холодило. И лицо было мокрым, и за шиворотом — мерзостное и неприятное ощущение, когда по голой спине текут струйки ледяной воды.

— Паша! Очнись!

Лицо обожгла пощечина, потом последовала другая, и гораздо сильнее — голова ударилась о что-то твердое, но деревянное. Было бы хуже, если на том месте оказалась кирпичная кладка или стальная дверь. Но это нехитрое действо при обмороке принесло определенную пользу — мысль заработала, а то казалось, что мозг в желе превратился, в липкий студень.

— Паша, Пашенька!

Голос был Эльзы, никаких сомнений у Никритина не оставалось — даже какие-то нотки истерики послышались, чего раньше в ней, на удивление спокойной эстонке, вообще не замечалось. И тут он краешком сознания понял, что все является полным бредом воспаленного разума — он хорошо запомнил, как в страхе убежала с кухни ненавистная супруга, а память показала Эльзу — это то последнее, что осталось в мозге.

И все, провал!

«Я умер, или в больнице?! Скорее, склеил ласты — потому и брежу, что сижу на холодной земле и слышу голос Эли. Но кто же тогда меня по морде бьет так бесчеловечно? Надо хоть взглянуть, а то и ответить!»