Под знаменем Сокола (СИ)

Кабы на пристани, как в Булгаре, стоял Велес-батюшка, не поскупилась бы, отдала последнее, спросила бы совета у него. Но ромеи не только не жаловали чужих богов, статуи своих собственных, которым поклонялись прежде, порушили да порубили. А ведь среди них, как рассказывал Анастасий, встречались произведения высочайшего мастерства. А может, спросить совета у Белого Бога? Не так часто в прежние дни обращалась к Нему, но всякий раз Он помогал.

Хотя Корсунская базилика, по словам Анастасия и прочих путешественников, не шла ни в какое сравнение со Святой Софией Константинопольской и другими храмами столицы, более прекрасного здания Всеслава не видела никогда в своей жизни. Построенная, как и все христианские храмы, в форме креста, сложенная из гладко обтесанных и идеально пригнанных друг другу, как бревна сруба, камней, она являла собой воплощенное величье, всем своим видом прославляя могущество Белого Бога и ромейского басилевса. Мраморные колонны, украшенные крестами, поддерживая тяжелые, из камня же сложенные своды, разделяли внутреннее помещение храма на три части, означавшие Троицу. Копируя друг друга своим повторением, они создавали ощущение бесконечности жизни и Божественного Бытия.

Особенное впечатление произвел на Всеславу пол, словно затейливой вышивкой или бранным ткачеством покрытый собранной из пестрых камушков и разноцветных кусочков смолы драгоценной мозаикой. Каждому помещению храма предназначался разный узор, в форме, доступной и для неискушенного ума, объясняющий основные догматы Христовой веры. Красные и белые круги боковых нефов и притвора в центральной части сменялись изображениями жертвенной чаши, якоря и голубя — птицы Святого Духа.

Всеслава не решилась приблизиться к алтарю Белого Бога, остановилась в нартексе, открытом к помещению храма западном притворе, как бы отделяющем освященное пространство от остального мира. Туда имели доступ не только прихожане, но и иноверцы, отсюда кающиеся и оглашенные, в ожидании принятия таинства крещения постигающие новую для себя веру, слушали литургию.

Девушке подумалось, что вся-то ее жизнь протекла в таком притворе, на меже, на границе без надежды быть принятой, стать, наконец, хоть для кого-то своей. В родном Корьдно она чувствовала свою изначальную отчужденность, ожидая дорогу в Итиль, в каганате прижиться не успела, в Кордобе ее просто никто не ждал. Неужто на всей земле для нее не найдется места? Неужели вся ее жизнь — одна лишь бесконечная дорога из небытия в Велесов исподний мир? Да и отыщется ли во владениях Велеса-батюшки место для отступницы, отринувшей веру предков, захочет ли принять ее в свои чертоги суровый Бог Израиля, встречи с которым страшились даже ребе Ицхак и Давид, сыны избранного народа, идущие путем праведных? Чем она прогневила Хозяйку судеб, что выпряла ей такую недолю?

А может, не стоит на суровую Хозяйку пенять. Вера Белого Бога учит, что человек своими поступками, добрыми или злыми, сам мостит себе дорогу на Небеса или в вечную тьму, сам выбирает, слушать ли ему совета с правого али с левого плеча. Девушка вспомнила зиму в Корьдно и пламенные речи отца Леонида, которым не захотела душу открыть. К чему стремиться в какой-то неведомый рай, когда блаженство, казалось, обретено уже на земле. Глядя в огненные ореховые глаза Неждана, она забывала о будущем и прошлом, о времени и судьбе и думала, будто так будет продолжаться вечно.

И что толку грезить нынче о том, как шагнула бы через костер, как побежала бы по просторам иного мира, разыскивая милого ладу, что толку слушать ослепленного страхом старца о том, чему сбыться не суждено. Да и как можно надеяться кого-то спасти, кого-то отыскать на этом ли свете или в мире ином, коли уже давным-давно не только утратила представление о своем месте на этой земле, но потеряла себя. Но может, стоит попытаться еще раз? Припасть к поклонному кресту, безропотно принимая все испытания, и только плакать и каяться моля, чтобы Господь Милосердный вывел из тьмы и даровал мир и покой?

***

— Где ты ходишь, дочь несчастий? — напустился на Всеславу ребе Ицхак, едва она ступила на борт корабля. — Скорее собирайся, с отливом мы отплываем!

Оказывается, пока княжна стояла коленопреклоненная на мозаичном полу древнего храма, их кормщик, наконец, сумел получить разрешение покинуть негостеприимный порт.

— Твои пальцы пахнут ладаном, — задумчиво проговорил Давид, когда она спустилась к нему. — И на лице разливается благодать, которой я не видел прежде. Ты ходила в ромейский храм помолиться о душе моего брата?

— Скорее, чтобы свою душу обрести, — улыбнулась она ему. — И поблагодарить Творца за добрые вести!

Мореходы, правда, сомневались, стоит ли считать вести добрыми.