Подари мне краски неба. Художница

— Ну, пока, — заторопился Андрей. — Последний поцелуй, невинный, братский.

— Куда же ты ее отправляешь, ангеленок? — укоризненно сказала царственного вида старуха, соседка по купе. — Ишь засобирался: «Ну, пока»…

Тем самым обстановка разрядилась.

Поезд тронулся. Андрей заглянул как-то очень смешно в окно вагона, широко шагая рядом, за плотным стеклом, и уплыл в сторону.

— Жених, — сказала соседка, — легкомысленный народ эти женихи, да ничего, ничего…

Что значило это «ничего-ничего», было неясно. Но Наташа с раздражением подумала о мертвом городе, о необходимости разлук, чреватых духовной изменой. Еще о том, что такому амбалу не руины ворошить, а носить ее на руках, строить жизнь, а не сочинять книжки о вымышленном царстве. Да еще в обществе археологической Лизы. Думала она обо всем этом ровно и тихо.

А как было прекрасно, когда Наталья в первый раз поехала во Псков. Андрей буквально обрушился на нее через три дня, не выдержав московского одиночества. Все это было похоже на бурю, которую им посчастливилось пережить там же, в псковском бору.

Казалось, все это было подстроено кем-то всемогущим, на всякий случай, впрок. Мол, если будет худо потом или ничего не будет вовсе, вот это останется: лесной хутор на темно-серебряной речушке, вековые сосны, дубы и самый роскошный из них, издревле величаемый Дубом Любви. Нет, все как будто специально устроилось.

Так думала Наташа сейчас. А тогда она не размышляла ни о чем, и Андрей виделся ей выходцем из этих лесов, дремучих, но давным-давно обихоженных и едва ли не представляющих собой запущенный, но великолепный парк размером с королевство. Там-то и был момент истины, с которым они, должно быть, не справились. Чего-то не хватило. Все было испорчено вскоре незрелостью и нескончаемой болтовней о жизни. Все-то мы жить планируем, завтра, послезавтра. Как бы собираемся с силами, которых, однако, сейчас столько, что больше не бывает и не будет никогда.

— Не убивайся, голубка, — наставительно и сурово вклинилась в дурные мысли Наташи соседка. — Ты его давно завоевала, да он-то тебя нет.

— Он очень хороший, — чужим голосом произнесла Наталья. — Правда, я знаю его слишком давно и, стало быть, уже не знаю вовсе. Я и себя теперь не знаю.

Исподтишка, медленно и неуверенно разглядывая собеседницу, Наташа подумала было, что таких женщин сейчас быть не может. У нее иной костяк, несколько иной формы нос и уши (в Наташе проснулась художница), кисть руки сильна, но изящна — из несуществующего учебника по рисованию. Она мгновенно решила, что в предыдущие дни была на грани странного помешательства, имевшего симптомы детской болезни, смешивающей сон и явь.

Темное облако, как бы пронизанное нескончаемым гулом вокзальных голосов, развалилось на куски, и вскоре Наташа уснула, пробудившись только под утро на станции Дно.

До самого Пскова она ни о чем не думала, оторвавшись от Москвы и не прилепившись к прежним воспоминаниям о реке Великой, о Покровской башне, о церкви Косьмы и Дамиана и прочих сокровищах любимого города. На станции Дно она купила ворох раков и бутылку пива, что было единственной данью прошлому. Поезд, точно выскочив из сказочных болот, вкатился в высоко стоящий Псков.

Начиналась другая жизнь, полная необходимой рутины. Впрочем, Наташа смешно примирилась с этим, вычитав в гороскопе на неделю нечто о спасительной рутине, которая всю неделю будет хранить людей ее знака от предначертанных, в противном случае, передряг.

«Ни во что не ввязываться, ни о чем не думать. Все будет решаться без меня. Я должна устранить себя, как ненужного собеседника».

Поселилась она, согласно подорожной, в древних и ветхих палатах, временно оборудованных как общежитие для «приезжих людей высокой культуры», так насмешливо объяснил Константин Яковлевич, псковский полпред института. Он был нарочито стрижен «под скобку» и являл собой поговорку «Что ни город, то норов». Однако к Наташе он отнесся с особенным подобострастием и любопытством.

— Ну и видок у меня, — впервые за много часов глянув на себя в зеркало, удивилась Наташа. — Как будто меня долго секли на Сенной площади. Либо этот город и эти палаты имеют другую геометрию, и я не выдерживаю сейчас фейс контроля.

Первый день она пребывала в бессловесности как таковой. Себе она была совершенно не интересна Наташа не желала думать ни о московских смутных обстоятельствах, ни о том, что у них тут было с Андреем. Из воспоминаний же осталось только краткое и одинокое пребывание во Пскове, в чем-то подобное этому.

— Да ведь я уже занимаюсь реставрацией, — наигранно возликовала Наташа. — Сейчас-сейчас я очищу себя от ветхого хлама. Например, поброжу по торговым рядам, на людей погляжу, себя покажу. — Она расплакалась от полного бессилия.

Ничего нет ужаснее одиночества, превосходящего даже заброшенность детей, — эта невесть откуда возникшая сентенция привела ее в ярость.