Подари мне краски неба. Художница

Но Москва большая, надо поездить и поискать.

И она отправилась на поиски, придумав извилистый маршрут, который был уже как бы частью нового художественного проекта. Краски пришлось собирать в самых разных местах, а с рисовой бумагой дело обстояло совсем плохо, попадалась слишком тонкая. Наташе насоветовали даже изготовить самой листы нужной плотности, объяснив нехитрую технологию. Она отказалась от этой заманчивой мысли: нельзя было затягивать подготовительный процесс.

Плотную рисовую бумагу мог достать все тот же пресловутый Стас, Наташа вообразила даже, как он будет посмеиваться: «Старуха, в трудные времена ты съешь свои полотна». Но к нему обратиться запрещал замысел, требовавший мгновенности и чистоты.

Все же ей удалось найти то, что требовалось. Помогла подруга, которую она встретила в архитектурном институте, где та преподавала неизвестно какой предмет.

«Делать тебе нечего, — подозрительно поглядела подруга на взъерошенную бесплодными поисками Наталью. — Да, может быть, это я дура, потому что бумага, нужная тебе, есть именно у меня. Стало быть, мы располагаемся в одной ловушке…»

В этой ученой дамочке всегда доминировала истерика особенного рода, происходящая от фантастического многознания, истерика тихая и комфортабельная, не оставлявшая собеседнику вовсе никаких надежд. Она знала, казалось, все обо всем и умудрялась возражать любому действию или умозрению.

«Не женщина, а василиск, — подумала Наташа, — отображу я тебя, дорогуша, на твоем собственном материале».

— Не надоело тебе возиться с этими красками? — меж тем развивала свою мысль Анита Борисовна. — Ты ведь намного умнее всех этих черных и зеленых пятен и несносных линий…

Она успела посетить лучшие картинные галереи мира и заразилась оригинальной скукой. Владение самым разнообразным материалом сочеталось в ней с его отрицанием. Точно так же абсолютное здоровье уживалось теперь с болезненным интересом к гомеопатии, познания в которой были тоже поистине уникальными.

Наташа, машинально слушая, думала о ловушке, в которой, возможно, они действительно находились. И возможность выхода приобретала первостепенный смысл. Будучи сама знатоком трав, Наташа без иронии отнеслась к новому увлечению Аниты, обнаружив в этом много своего, происходящего от одиночества и заброшенности.

«Мне придется писать эти листья, эти цветы. Она же готовит снадобья из них. Чем отличаемся-то?» Она захватила для Васеньки нахваленные подругой целебные травяные шарики, и они расстались, как будто навсегда.

Настроение улучшалось на глазах. Правда, было ощущение странной потери, точно что-то забыла или упустила среди этого бессолнечного, но светлого и уютного дня. Может быть, Анита по прозвищу Говорящая Голова тому виной или что-то еще… Она не знала. И незнание было по-детски плачевным.

Точно Наташа заблудилась, как в детстве, среди высокой травы, полной всяких запахов и дуновений. И ее беспомощность, и незнание, и отсутствие страха были чем-то новым и по-своему пугающим. «Все та же я, маленькая Наташка, — решила она, — это-то и неплохо».

На Кузнецком Мосту она вдруг заторопилась домой, точно забыла выключить утюг или закрыть воду в ванной. И тревога ее не оказалась напрасной. В передней она сразу увидела свои дорожные сумки, оставленные ею во Пскове. Владислав Алексеевич только что был здесь. Два часа назад. Наташа перво-наперво озаботилась поиском какого-нибудь письма, но письма не было. Она приступила с этим к матери, подозревая ту в умышленном сокрытии письма, что было, конечно, полным вздором.

В таком состоянии Тонечка не видела свою дочь никогда. Наташа не хотела ничего объяснять и вела себя как дикая лошадь. Смесь гнева, растерянности, детской обиды нельзя было списать на отрешенно-творческое состояние последних дней, это была новая Татуся, с которой Тонечка прежде не сталкивалась. И эта Татуся была крайне симпатичной, несмотря на весь шум и фантастические предположения.

Все-таки Тонечка была мудрым человеком, она обняла дочь и успокоила, как могла, зная много об этих предметах. Вспышка эмоций — это мост в малодоступное будущее, которое в результате все-таки приближается.

Буря чувств, никак рационально не объяснимых, превращается в поле деятельности. На разрыхленной почве возникает то, что было прежде немыслимо. Вот хоть как эта поездка за границу, столь важная. Тонечка говорила об этом, обнимая Наташу, заодно и прощаясь, потому что отъезд был буквально на носу.

О Владиславе Алексеевиче Наташа молчала как рыба. Тонечка могла подумать все, что угодно, но связать эту вспышку с ним у нее не было никаких оснований.

«Количество закрытых тем становится просто угрожающим, — решительно переменилась Наташа в мыслях, — скоро все станет одной огромной закрытой темой. Вероятно, я взрослею. Завершается пора детской полосатости, жизнь становится таинственной и привлекательной, и не для посторонних глаз».

Отъезд матери и Васеньки в знаменитую швейцарскую клинику был событием эпохальным, имеющим необратимые последствия. Этого не понимал разве что Васенька, но и он чувствовал необычность происходящего.