Подари мне надежду

— Ты же понимаешь, что я тебя не отпущу? — интересуется, а я замираю, прислушиваясь к себе. — Не знаю, что ты делаешь со мной, но у меня сейчас лишь одно желание: сгрести тебя в охапку, посадить на ещё теплый капот и трахать до рассвета, пока нас менты не загребут за непристойные действия в общественном месте.

— Ты извращенец, — констатирую, понимая, что эти слова — неприличные, грубые, — отчаянно заводят меня.

— Я знаю. Озабоченный, грязный, одуревший от вечного стояка извращенец. У меня уже из ушей дым валит, честно.

В трубке тихое шуршание, мерный чуть слышный стук, и дыхание — тяжёлое, хриплое, от которого у меня мурашки по коже.

— Я уже почти приехал, моя смелая крошка, — произносит, и острая вибрация проносится по крови, пронзая навылет.

— Я жду, — вторю, вглядываясь во тьму впереди — туда, где очень скоро появится тёмная машина.

И да, не проходит и нескольких минут, во время которых мы просто молчим и дышим, сливаясь воедино по невидимым проводам, и большой чёрный автомобиль, рассекая фарами тьму, въезжает во двор.

Делаю шаг навстречу, не отдавая себе отчёт в действиях, словно тело моё живёт своей жизнью, а в трубке, которую всё ещё держу у уха, раздаётся:

— Стой на месте.

Это приказ, отданный хриплым, сорванным от эмоций голосом, но мне не хочется спорить. Делаю, как велено, и через мгновение доносится:

— Ты охренеть, какая красивая.

Краснею и бледнею попеременно, а в горле пересохло так, что больно глотать.

Дверца машины распахивается, и Влад выходит на улицу. Он медлит, словно любуется мной, а я растеряна настолько, что сжимаю кулаки, вонзаясь ногтями в тонкую кожу на ладонях. Но даже боль не в силах отрезвить, привести мысли в порядок.

Влад всё ещё в белой рубашке, брюках, но без галстука и пиджака, и кажется сейчас почти беззащитным, словно, скинув деловую броню, стал мальчишкой.

Руки прячет в карманах брюк, медленно идёт ко мне, и в этот момент мне кажется, что я никогда не видела мужчину красивее и совершеннее, чем он. И сексуальнее. Да, Владислав Киреев — самый сексуальный засранец на всём белом свете.

И чем ближе он, тем слабее мои колени, но я стоически держусь, потому что рухнуть к его ногам — не самая лучшая идея.

— Я точно не сплю? — спрашивает, подойдя совсем близко, а сильные пальцы путаются в волосах, захватывают в плен затылок, пуская ощутимую дрожь до кончиков пальцев.

— Поехали домой, — прошу треснувшим на части, совсем чужим голосом.

Влад замирает, а тяжёлое дыхание — со свистом из лёгких, а я тянусь губами к нему, ловлю тихий вздох. Непривычно смелая, до одури отчаянная, забывшая все нормы и приличия, отбросившая в сторону любые сомнения и табу, я впитываю тепло мужских губ.

Стоило лишь коснуться, и Влад будто срывается с невидимой цепи: обхватывает за плечи, прижимает к себе, сжимая в объятиях до хруста, до боли — сладкой, зовущей, сводящей с ума.

Мы целуемся, сплетаясь языками, путаясь душами и переплетаясь эмоциями, и я не помню уже ни кто я, ни кто кто он — главное, что рядом и вместе.

— Ты сводишь меня с ума, — доносится прерывистое, а я запускаю пальцы в жёсткие светлые волосы на затылке, ерошу их, хватаюсь, точно за соломинку, потому что в любой момент могу рухнуть в пропасть. — Блядь, девочка, ты такая… такая…

Не даю ему закончить: глушу слова новым болезненным в своей невыносимой остроте и сладости поцелуем, и из широкой груди рвётся на волю приглушённое рычание.

— Сумасшедший, — выдыхаю, когда Влад подхватывает меня на руки, а на волю рвётся смех.

Вдруг краем глаза замечаю движение: возле подъезда стоит Илья, а я жмурюсь, понимая, что он всё это время мог быть там. И видеть. Когда он вышел? Как долго стоял там, тихо наблюдая?

Зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, Ильи уже нет. Может быть, показалось?

— Мне надо тебе кое-что рассказать, — говорю, когда Влад ставит меня на ноги возле своей машины.

— Потом, всё потом, — просит, помогая забраться в салон. Нависает сверху, касается дыханием волос, обжигает шею, а лёгкий аромат древесной смолы, табака и вишни действует лучше всякого афродизиака. — А сейчас поехали домой, а то я ведь сорвусь. Трахну, как и хотел, прямо на капоте машины, не сходя с этого грёбаного места. Ты вся для меня, как запретный самый сладкий в мире плод. И сегодня я планирую любить тебя долго. Пока, блядь, думать не разучусь.

Это и пошло, и греховно, и сладко, и терпко. Невыносимо, и я обхватываю шею Влада руками, жадно целую, а он стонет хрипло, врываясь языком в мой рот, сводя с ума напором и яростью.

— Я хочу тебя, Аннушка, я пиздец как хочу тебя. И лучше бы тебе не провоцировать меня.

Тихо смеюсь, отпуская его, и сажусь ровно, словно примерная школьница. Даже руки на колени кладу, оправляю задравшуюся юбку.

— Блядь, — тихое сквозь зубы. — Если мы не доедем до дома, потому что у меня инсульт случится, не обижайся.