Подари мне себя

По совету Германа мы расположились в фойе. Нам медсестры принесли кофе из автомата и какие-то булочки. Освальд снова засел за свой ноутбук. Он работал с невероятной скоростью.

Где-то через полчаса он дал нам знак. Мы подсели ближе и прилипли к монитору. На нем я с удивлением узнал похудевшего и осунувшегося Филатова с неизменным спутником. Двоих. Всего двоих, черт их бери! Без штата охраны и конвоя в десять человек.

Я удивленно вскинул бровь и ткнул в Геру локтем.

— А тебе не кажется, что он сам не против с нами поговорить? Я его без сопровождения в стиле президента Америки ни разу не видел за полгода.

Косясь на экран, я действительно не верил своим глазам. Затем я заметил, как приникла к монитору и Ирина. Она смотрела на Филатова широко открытыми глазами. На секунду мне показалось… Она поймала мой взгляд.

— Нет, Максим, совершенно нет. Его любила моя сестра, а не я. Просто… — она на секунду замолчала, думая, стоит ли ей говорить. — Просто он так схуднул, что напомнил мне те далекие времена, когда мы были молодыми.

Она умолкла. Но затем продолжила:

— У нас с ним свое прошлое. Не самое простое, но и не самое скучное, — она усмехнулась, погружаясь в воспоминания. — Именно поэтому первой с ним говорить все равно пойду я. Не думаю, что он решит прикончить Ларика, хотя за то, что он сделал, он заслуживает гореть в аду. Но… Я пойду первой.

Я задумался, но поймал взгляд Германа и кивнул. Тот явно знал больше, чем я. С Ириной я был согласен в одном: Вознесенский заслуживает того, чтобы сдохнуть со всеми почестями. В голове возникла мысль.

— Ирина, а как погибла мама Миры? И почему Мира считала, что вы умерли вместе с ней?

Она не хотела говорить. Это было понятно по напряженному телу и сжатым кулакам. Выбор в любом случае остается за ней. Но я искренне хотел знать. В этом плане у нас с женой уже слишком много общего.

— Она решилась уйти от Ларика. Она любила его, но он сделал все, чтобы убить это чувство. Закончилось все тем, что он избил ее из-за какой-то ерунды. Она, видите ли, не смогла в очередной раз в чем-то соответствовать его высоким требованиям.

Голос ее был тих. Словно она говорила про те времена, которые давно покрыл слой пепла. И я ее понимал. Пару лет назад я говорил с Джованни. Мы вспоминали те года, когда мама была жива и порхала по кухне с ним на пару.

Теперь на месте того прошлого — пустыня. Сухая и безжизненная. Эта же пустыня отражалась в глазах немолодой женщины.

— Она была беременна вторым ребенком. И потеряла его, — Ирина опустила глаза. — Из состояния, близкого к суициду, ее вывел именно Толик. Если бы не Мира, то не знаю, смогла бы она пережить и это предательство, и потерю малыша.

Теперь уже мы слушали ее молча, отлипнув от экрана ноутбука. Герман настороженно ловил каждое слово. Краем глаза я увидел, что Филатов зашел в палату к Вознесенскому.

— Естественно, они влюбились. Он сох по ней много лет еще со времен завода. Карьеру построил, втерся в круг Вознесенского ради того, чтобы быть рядом. Ему в этом помог старый армейский товарищ, вроде как компаньон Ларика, — Ирина снова взяла паузу, а мы с Освальдом переглянулись. — А потом она решила, что уходит. Подала на развод, увезла Миру. А Ларик не отпустил.

Теперь уже я не был так уверен, что захочу это слушать дальше. Но сам напросился…

— В тот вечер я поехала с ней. Мира была у отца, и мы должны были забрать ее оттуда. А он нам не открыл. Кричал через забор, что развода не даст и дочь она больше никогда не увидит. Был жуткий ливень. Я просила ее успокоиться, но она не могла.

Ирина усмехнулась. На ее лице отражались обреченность и горечь.

— В конце концов он ее впустил. И через десять минут она вышла белее снега. Я не знаю, что он ей тогда сказал, но она молча села в машину, а потом… — ее голос дрогнул. — Потом я бежала за ней и услышала страшный хлопок. Я сразу же набрала Филатова. Я бежала по дороге, мокрая, вся в грязи, чтобы наткнуться на груду искореженного металла.

Она прикрыла глаза и замолчала.

— Сестра была еще жива. Она просила передать Мире, что любит ее и пожелание оставить девочку с отцом, — кривая усмешка исказила ее лицо. — Сказала, что прощает Иллариона, словно ему это было нужно!

Ирина зло выплюнула последние слова:

— Каждый день эти девятнадцать лет я жалела, что мы не отвоевали у него девочку! Что не забрали! Чертов Толик хранил свою обиду и свято верил в то, что исполняет ее предсмертное желание. Я до сих пор не понимаю, зачем рассказала ему все это.

Она встала и поправила идеальную прическу.

— Эта сволочь даже не пустил дочь на похороны собственной матери. Похоронил меня заживо. Отравил ей жизнь. — И снова молчание, затянувшееся на минуты. Она гордо вздернула подбородок. — Я пошла.

Мы не стали ее останавливать. По камерам убедились, что она дошла до нужного места. Герман попытался включить аппаратуру, чтобы слышать их разговор, но покачал головой.

Я бросил взгляд в сторону и увидел, что все аккуратно лежит на столе. Чистая работа — мы теперь вряд ли их услышим.

— Ты веришь ей, Гера?