Подари себе рай

Прочесть это зловещее оглавление стоило Никите невероятных усилий: буквы, слова, строчки дергались, прыгали, сливались. Кое-как дочитав, он посмотрел на Берию. Но стекла пенсне коварно отсвечивали, глаз видно не было — сверкающая бездна. Никита, словно погружаясь в прорубь, перевернул первую страницу. «Я, Леонид Хрущев, сын члена Политбюро…» Сколько немецких листовок перевидал член Военных советов различных фронтов Никита Хрущев, удивляясь подчас изощренной хитрости и знанию человеческой психологии, а подчас прямолинейной твердолобости геббельсовских войсковых пропагандистов. На наиболее удачных образцах учились сотрудники седьмых отделов по разложению войск противника, созданных во всех формированиях и частях Красной Армии. Никита встал, подошел к настольной лампе, дрожащими руками поднес текст к глазам: даже факсимиле подписи напечатано. Подпись разборчивая, почти детская. «Черт, я же не знаю подписи своего собственного сына. Да и на кой ляд мне было ее знать: я деньги перед войной не по ведомости ему выдавал… Поди, с этих бесконтрольных червонцев и начались Ленькины беды». Листовка была ладно скроена и мастерски сшита: похвальное слово героизму и мужеству советского солдата — запевная теза; развернутая антитеза — за что он воюет: на земле он крепостной, на фабриках и заводах дешевый, бессловесный раб, всеми плодами его крови и пота пользуется утопающая в поистине царской роскоши сталинская юдо-большевистская камарилья; вывод: сражаться за увековечение собственного ярма может или слепой, или умственно неполноценный, поворачивай штык против истинного супостата, сдавайся в плен, вступай в РОА. Приводилось несколько красочных примеров из похождений Сталина и его кремлевских бонз — Кагановича, Ворошилова, Калинина, свидетелем которых якобы был Леонид. Сообщалось, что многие думающие патриоты, включая Якова Сталина, вступают в ряды борцов против тирании коммунизма. Последняя перед подписью фраза была обращена прямо к нему, Хрущеву-старшему: «Отец! Я знаю твою затаенную ненависть к усатому палачу. Переходи к нам. Вся православная, сражающаяся против красного Антихриста Россия примет тебя как своего вождя».

— Это вранье! — побагровев, прохрипел Никита. Прокашлялся, звонко крикнул: — Вранье! Все вранье!

Приоткрыв дверь, в кабинет заглянул адъютант, увидев взмах руки хозяина, исчез.

— Ленька не мог такое… насочинять, — стараясь придать голосу твердость, проговорил Никита. Поднял глаза на Берию. Вновь увидел сверкающую бездну, наткнулся на угрожающее безмолвие.

— Фальшивка! Злобная фашистская подделка! Мой Леонид не способен на такое! Он же пропал без вести! Погиб! Ты же знаешь, Лаврентий, приемы гитлеровцев! Они на все способны…

Говоря все это, он лихорадочно читал допрос батальонного комиссара Коркина (он помнил его, они встречались в сорок первом за неделю до сдачи Киева — такой грузный молчун в летах), по его словам, Леонид сам перелетел к немцам, боясь наказания за убийство майора; в лагере сразу стал якшаться с гестаповцами и власовцами, выступил перед военнопленными с обращением: спасение Родины в поражении клики большевистских бандитов. В рапорте заместителя начальника СМЕРШа его интересовало одно — фамилия генерала. Он несколько раз по слогам, с остервенением повторил ее про себя, словно хотел запомнить на всю жизнь. И запомнил. Венец всех этих страшных вестей — допрос Леонида. С самых первых ответов Никита понял — документ подлинный. В нем содержались такие детали, которые никому из посторонних — во всяком случае живых — известны быть не могли: начиная от блатных кличек урок из банды, в которую до войны в Киеве попал Леонид, и кончая описанием семейных ссор (повод, тон, длительность, способ примирения). Закончив чтение, Никита рухнул на стул рядом с Берией, опустив голову на грудь, выронив на пол бумаги. Тот нагнулся, поднял их, бросил на стол. Приобнял гостя за плечо, сказал, заглядывая в глаза:

— Леонид поклялся, что о твоем отношении к Верховному приписали немцы, и Он знает об этом и верит. Тебе верит.

Берия встал, прошел за большой рабочий стол, застегнул китель.

— Завтра в двадцать два ноль-ноль Политбюро. Вопрос о Леониде в повестке. Ты понимаешь, я не мог не разослать эти бумаги всем членам ПБ.

Никита молча кивнул, подумав: «Сволочь мингрельская! Мог бы не рассылать, а сам доложить, коротко, без всех этих проклятых подробностей. Верно про него Литвинов как-то в сердцах сказал: «шакал». Шакал он и есть шакал. Меня последнего в известность поставил. Небось боялся, что и вправду сбегу».

— Тебе не надо сейчас никуда ехать. Я тебя просто не отпущу, — произнес Берия. — Твои же еще в Куйбышеве?

«Пес, будто он не знает!»

— Давай еще выпьем и закусим. — На звонок Александра и Евгения тотчас внесли какие-то бутылки, блюда с салатами, рыбой, птицей. Берия наполнил до краев четыре хрустальных стакана коричневой жидкостью. Показал цветистую этикетку — золото по черному, серебряный обод. Хохотнул:

— Виски. Пьется стоя и до дна. Убирает к е… матери любую тоску и печаль. Для тебя, Никита, сейчас самый лучший напиток.