Подари себе рай

Молча выпили, не чокаясь. Никита отвернулся, смахнул выступившие вдруг слезы. «Как на Ленькиных поминках», — хлюпнул он носом. Достал платок, высморкался, вытер глаза. «Ну, чего нюни распустил? Завтра упрошу Верховного — пусть рядовым, в штрафроту, на самый опасный участок! Ленька — он у меня сорвиголова, не то что немцев — саму Костлявую вокруг пальца обведет. Он…»

— Никита Сергеевич, — услышал он деланно безразличный голос Берии. — А как там в Америке ваш дружок юности Сергей? Что пишет? На кого работает? Шучу, шучу. Конечно, на наши родные «Известия» — в перерывах между любовными утехами с красоткой Элис. Джигит! — И было непонятно, что это — похвала или угроза. И тут же приглашающе-укоризненно: — Дама тебе «брудершафт» предлагает.

Женя протягивала ему вновь наполненный под завязку той же «виской» стакан. «Ах, Женя, Женечка! Ты же в дочки мне годишься! Но постойте, братцы, я тоже любою выпить, но не такими лошадиными дозами…» Перед ним вдруг оказались два Берии и две Александры. Обе пары были голые, обе прыгали на диван, с дивана на пол и опять на диван. А повисшая на шее Женя жарко шептала в ухо: «Возьми меня на фронт, Никитушка, отсюда. Я буду твоим адъютантом, твоей ППЖ, твоим всем!…»

И было то памятное, жестокое, страшное для Никиты заседание Политбюро. Сначала шли обычные, текущие вопросы: кадровые назначения, разбор фронтовых событий, оценка работы военных заводов и планы ее интенсификации. Настроение у всех было благодушно-сосредоточенное: дела шли совсем неплохо и в тылу и на фронте. Только что завершилась Сталинградская битва пленением немецкого фельдмаршала и разгромом трехсоттысячной войсковой группировки. Заводы наращивали поставку всех видов вооружений, и былое преимущество вермахта в качестве и количестве самолетов и танков — без ленд-лиза, хотя, справедливости ради, следует отметить, что он был совсем не лишним, — ушло в прошлое безвозвратно. Докладами Антонова и Вознесенского Сталин был явно удовлетворен.

— Теперь у нас разное, — сказал он, встал с председательского стула, но вопреки обыкновению не пошел вдоль конференц-стола, а закурил и остался стоять в его торце. — Слово имеет товарищ Щербаков.

Первый секретарь МК и начальник Главного политического управления Красной Армии приступил к читке документов, подборку которых Никита получил накануне от Берии. «Гад, — взорвался мысленно Хрущев, — боров проклятый, баба в портках! Ведь это было разослано всем членам ПБ. Нет, ему доставляет удовольствие сыпать соль на кровавую рану? Все насупились, нахмурились, ожесточились. Еще бы, вон как подзуживает жирная гнида — поет, будто стихи Пушкина декламирует. Ну, постой, я тебе этого ни в жисть не позабуду. Ни в жисть!» Читал Щербаков долго, но Сталин, а глядя на него — и все другие внимательно слушали, уперев мрачный, осуждающий взгляд кто в пол, кто в стол, кто в стену.

— Сегодня военный трибунал приговорил старшего лейтенанта Леонида Никитовича Хрущева к высшей мере — расстрелу. — Эту заключительную фразу Щербаков произнес, глядя на Хрущева. И добавил четко, повернувшись к Сталину: — Я поддерживаю этот справедливый приговор.

«Змий подколодный!»

Следующим говорил генерал СМЕРШа, командовавший операцией по доставке Леонида в Москву. Он был предельно лаконичен:

— Добавить к рапорту нечего. Если есть вопросы…

— Конечно, есть, — огладив бородку, прищурился Калинин. — В рапорте не сказано, сопротивлялся он или нет?

«Козел похотливый!»

— Пытался. Но в нашей группе был старшина Махиня: довоенный чемпион Украины по боксу. Один хук левой — и от немецкого лагеря до партизанского аэродрома наш подопечный был в надлежащей отключке.

— В рапорте также не говорится, б-была ли у него охрана? — Молотов поднял взгляд на генерала.

— Была, Вячеслав Михайлович. Два эсэсовца.

«Холуй бесхребетный. Так хочет выслужиться, что от усердия аж заикается!»

— Я полагаю, Щербаков прав. — Молотов снял пенсне, стал массировать пальцами переносицу.

«О носе своем, сволочь, заботится, а Леньку моего под пулю спроваживает. Эх!»

— Расстрел! — почти выкрикнул Ворошилов, обведя строгим взглядом всех сидевших за столом.

— Расстрел! — Берия, бросив виноватый взгляд на Хрущева, произнес это слово негромко, со вздохом, словно хотел сказать: «Я бы и рад заступиться, дорогой, но сам видишь общее настроение…»

И тут, не дожидаясь дальнейших подтверждений приговора, Никита медленно, тяжело осел со стула на пол. Он прополз несколько шагов на коленях к торцу стола, простер руки к Верховному и прорыдал:

— Товарищ Сталин, отец родной! Не дай погибнуть, спаси Леньку! Не по-гу-би, не ведал он, что творит!

Жалостливо-умоляющие слезы текли по его щекам, падали на китель, но он их словно не замечал.

— Не ве-дал, не ведал, клянусь моей партийной совестью. По-ми-луй!

«Эк его разобрало, первый гонитель церкви заговорил языком Библии», — подумал Сталин, недовольно выговорив:

— Помогите ему!