Подари себе рай

— Отдохну-ка и я чуток, разморило меня чтой-то. — Груня отошла к ближней копне, из темноты позвала гортанно: — Сереж, подь-ка сюды, что скажу.

Пошатываясь (выпил он лишь после того, как ушел батя), Сергей побрел на ее голос. Ветер разорвал тучи, и в лунном свете он увидел лежащую на спине женщину. Она была совсем голая, гладила себя по могучим грудям и бедрам. Пораженный, Сергей остановился, не в силах оторвать от нее взгляда.

— Ну чего ты боишься, дурачок, — шептала она, глядя на него чуть не со злобой. — Жеребеночек ты мой необъезженный.

Мальчик боялся и, как все бедняки села, не любил Груньку Бадейкину — за жадность, за жестокосердие и радостное глумление над каждым, кто от нее зависел. Но он стоял и смотрел на нее, нагую, облитую серебристо-голубыми лучами, смотрел как зачарованный. И ничего не мог с собой поделать — заставить себя уйти, сбежать было превыше его сил. А она звала его — требовательно, чуть не приказывала:

— Ну-ка, хлопец, сидай, зараз погутарим.

Инстинктивно и слабо противясь ее воле и поддаваясь ей, он осторожно присел рядом на сено. И тут же ее руки, как две огромные змеи, обхватили его, сдавили, потянули за собой. И горячие губы впились в его рот, и язык протиснулся внутрь и словно прилип к небу. И остались в памяти у Сергея о той ночи на всю жизнь две неотвратимые руки-змеи и мерзкий привкус чужой горилки и чужого чеснока в собственном рту. А Груня, довольная, поющая, светящаяся радостью, укатила той же ночью домой и, видимо, на другое же утро забыла о сенном приключении с юным батраком, сильным и ласковым, но неумехой, совсем без понятия что куда — ха-ха-ха!…

Сталин любил прогуливаться по вечернему Кремлю. Иногда в этих прогулках его сопровождала жена. Но с Надей он чувствовал себя напряженно. Она неизбежно заводила серьезные, политические разговоры, а ему в это время хотелось отвлечься от постоянных государственных забот, таких сложных и запутанных. И он предпочитал брать с собой Ворошилова. Клим травил анекдоты, весело сыпал матом-перематом, по секрету сообщал новости о любовных похождениях жен высшего комсостава, государственной и партийной элиты. Слушая его тараторки и хохотки вполуха, Сталин смотрел на яркие огни Могэса, «Балчуга», больших и малых домов Замоскворечья. На шинель, на фуражку мягко ложились редкие снежинки; машинально стряхивая их, он продолжал вглядываться в загадочно подмигивающие огоньки. За каждым из них семьи, судьбы. И от него зависит, будут эти судьбы счастливыми или нет. И этих судеб сто семьдесят миллионов. Да, воистину только идиот может завидовать рулевому такого огромного, трудноуправляемого корабля. Не радость это, какая там, к черту, радость. Завидуют — слава, власть. Он-то знает, что все это химеры. Бремя — вот что это такое. Бремя забот. Бремя трудов и раздумий. Бремя решений, за которые он, один он ответствен перед каждым из этих миллионов. Ответствен перед веками. Перед Богом. При мысли о Боге он быстро посмотрел на Ворошилова — не проник ли друг-маршал в мысли вождя. Клим взахлеб живописал похождения какой-то распутной Сары. Успокоенный, отвернулся — он и себе редко признавался, что верит в Него.