Подари себе рай

Отец, под напускной суровостью скрывавший безумную любовь к старшей дочери, был для нее полубогом: прекрасным, обожаемым, беспорочным. Страх потерять его лишал ее способности думать о будущем. Сознавая, что в любом случае жизнь будет продолжаться, она знала точно одно — жизнь будет навсегда лишена светлого праздника общения со средоточием мудрости, справедливости, добра. Горькая, злая перспектива. Однако возможная потеря Ивана представлялась ей крушением самой жизни. Тогда все было ни к чему: взрывная любовь с первого взгляда, захватывающий медовый месяц у моря, сладкие муки беременности и родов, бесподобные радости материнства. «Нет, я не хочу, я не буду жить на свете без того, кто был моим первым мужчиной, кто зачал моего ребенка», — беззвучно рыдала она, глядя на его ввалившиеся щеки, на почерневшие веки. Но вдруг застыла. «Ребенок, Алешка, сыночек, он наш талисман. Ради него должны жить и Иван, и я. Ради преемника всего того, что нам так дорого». И она стала гладить руку мужа и целовать ее страстно, горячо, говоря при этом:

— Ванечка, Ванюшенька, родненький, коханенький! Ненаглядный муж мой! Ты должен жить, жить — ради нас, ради себя, ради всего, что нам дорого и свято. Жить!

Так, стоя на коленях, она задремала, уронив голову на краешек постели.

Дважды дежурная сестра на цыпочках заглядывала в палату и, убедившись, что все, слава Богу, без перемен, так же неслышно удалялась. Очнулась Маша от тихого прикосновения чьих-то пальцев к щеке. Она открыла глаза и увидела, что Иван смотрит на нее непривычно взыскательно, строго. Смотрит — и видит ее!

— Как ты себя чувствуешь, Ванечка? — Она старалась говорить спокойно, без надрыва.

— Хорошо, — безразлично ответил он.

— Ты смотрел на меня как-то… не так.

Он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась. «Какая я дура! — промелькнуло у нее в сознании. — Ему не только говорить, улыбаться, наверно, бесконечно больно». Распахнулась дверь. В палату вошел дежурный врач, глазами приказал Маше ретироваться. Обескураженная, она вышла в коридор, и тут же мимо нее прошел высокий моложавый блондин в сопровождении толпы мужчин и женщин в белых халатах.

— Так-с, ну где наш герой, победивший банду самого Франта? — зычно спросил высокий. — Мне уже о нем весь телефон оборвали, и дома, и здесь. И по радио сообщили…

Дежурный врач стал докладывать о состоянии больного главному врачу Первой Градской. Доклад сводился к тому, что пик кризиса миновал. И Маша решила сбегать проведать Алешку и Алину, которая к этому времени наверняка уже должна была быть дома…

Седьмого ноября после демонстрации нагрянули в Первую Градскую Никита и Сергей. Они вошли в палату к Ивану весело и размашисто, уже зная, что раненому лучше.

— Отважному лидеру юных педагогов Москвы, утеревшему нос всему МУРу! — с порога приветствовал Ивана Никита. И водрузил на тумбочку у изголовья кулек с конфетами. Поцеловал Машу, присел на койку.

— Ты, Ваня, молодчага! Разделался с паразитами, как повар с картошкой. — Сергей протянул Маше кулек с печеньем. И, увидев на тумбочке несколько яблок и апельсин, удивился: — Ого, откуда этот оранжевый красавец?

Маша улыбнулась — маленький белый халат сидел на Сергее, как конское седло на слоне. Ответила:

— Это подарок…

Иван натужно кашлянул, и она, бросив на него быстрый понимающий взгляд, продолжила:

— Из Наркомпроса. От профкома. Курьер еще вчера привез. Санитарки, в основном деревенские девочки, устроили сюда тайное паломничество — дивились на невиданный заморский фрукт.

Сергей достал из заднего кармана брюк плоскую металлическую фляжку. Откуда-то из-за спины жестом фокусника извлек четыре крошечные больничные мензурки зеленоватого стекла. Осторожно наполнил их коричневатой жидкостью, понюхал:

— Божественно! Из лучших подвалов Еревана коньячок.

— Бог здесь ни при чем! — отрезал Никита, принимая свою мензурку. — Все лучшее на этой земле производит труженик.

— Ребята, может, Ивану не надо? — взмолилась Маша.

— Коньяк — это вдохновенный сгусток винограда и солнца, — убежденно возразил Сергей. — Лучшее лекарство ото всех недугов со времен Адама. За наш главный праздник!

Чокнулись, выпили. Маша поморщилась: «Горько».

— Это мы должны кричать «Горько!», — засмеялся Никита. — А ты — целовать своего суженого, чудом уцелевшего после бандитской пули. Второе рождение, вторая женитьба.

— На первой-то мы отменно погуляли, — мечтательно произнес Сергей.

— Погуляете и на второй, — заверил его Иван. — Верно, Машенька?

Она кивнула, приложила пальцы к его губам: «Молчи». Никита взял карамельку, повертел ее в руках, положил в кулек. Заходил по палате: