Подари себе рай

— Уверен, этот Сергей подготовил американскую корреспондентку… Элис. Переданные ею вопросы именно те, на которые мы сегодня — и именно сегодня! — хотели бы дать ответы Западу.

— Да, Берзин предварительно отработал их с Поскребышевым. Знаешь, Коба, мне бы этот Сергей во как пришелся бы кстати.

— Молодец Берзин, — словно не слыша того, что говорил Ходжаев, произнес Сталин. — Усвоил древнюю как мир азбуку успеха — точный подбор и расстановка исполнителей. Но ты не переживай, Аслан. Берзин будет разговор со мной иметь. Тебе обязательно надо верного человека в Америку послать. Досье, которое на эту корреспондентку составили, не указывает одной важной детали — ее отчим, издатель газеты, уже получил, пока строго конфиденциально, предложение от штаба республиканцев баллотироваться в вице-президенты США. Губернатор Канзаса Альфред Лэндон и глава «Чикаго дейли ньюс» Фрэнк Нокс — вот такой тандем от партии Слона.

Внешне Ходжаев остался бесстрастным. Однако информация — да еще такая важная! — была получена вождем (пусть они были побратимами, пусть когда-то спасли друг другу жизнь) не от него, главы личной разведки и контрразведки Генсека, а из какого-то неведомого ему источника. И это больно задело. Ходжаеву было бы во много раз больнее, если бы он узнал, что накануне в этом кабинете по тайному зову Ворошилова побывал Сергей и лично сообщил вождю новости, полученные Элис из дома через доверенного человека отчима, политического советника американского посольства в Москве. Сталин понимал, что сейчас творится в душе Аслана, и это его забавляло. «Хоть мы и друзья, но то, что подвластно Юпитеру…» Снисходительно сказал, пряча усмешку в усы:

— С Берзиным я завтра поговорю.

Оставшись один, Сталин продиктовал по внутреннему телефону несколько поручений Поскребышеву и раскрыл папку ждавших его подписи бумаг, но вскоре отложил ее в сторону. Мысли уводили его в прошлое, в начало века, на Кавказ. Оттуда победное будущее казалось сплошным розовым туманом. Никакой конкретики, проблем, забот. Бесконечное всеобщее счастье. «Счастье… Это когда всего вдоволь? Когда ничем не ограниченная свобода? Когда каждый индивидуум достигает абсолютного совершенства, максимального развития своих способностей, заложенных природой? Но человек не может обрести все это сам. Ему помогает либо Бог, либо дьявол. Мы хотим, чтобы это было государство. В какой же ипостаси выступает оно — Бога или дьявола? Раньше меня никогда не занимал этот вопрос. Его просто не было. Теперь же он преследует меня неотступно. Мать лелеет и пестует свое дитя, и до морщин и седин оно остается для нее младым чадом. Это ли не идеал для отношений государства и гражданина? Или правы эти разухабистые одесские пересмешники: «Спасение утопающих есть дело рук самих утопающих»? Тогда грош цена всем нашим социальным утопиям…»

К Берзину Сталин относился двояко. Он отдавал должное уму и организационной хватке симпатичного, открытого, смелого латыша. Результаты работы его агентуры — а только он, Сталин, мог делать взвешенный сравнительный анализ — не уступали, а тогда и превосходили по своей ценности, точности и своевременности (воистину, хороша ложка к обеду!) то, что получало Политбюро по каналам НКВД. И перебежчиков у него почти не было. Но где гарантии, что его люди не становятся там, за рубежом, двойными, а то и тройными агентами?

Даже после первых покушений Сталин не страдал излишней подозрительностью. Болезнь эта стала заметной, когда из жизни ушла Надя. После Семнадцатого съезда и особенно после убийства Кирова болезнь разыгралась — да так, что порой ему самому становилось страшно. Иногда вспышки слепого, необъяснимого недоверия даже самым близким, самым преданным людям ломали его настолько, что он отключался от внешнего мира и, обуянный страхом, отлеживался часами на своей кушетке в маленькой комнате отдыха. Или ехал — с удвоенной, утроенной охраной — на Новодевичье кладбище и безмолвно жаловался жене на мертвое, цепенящее душу одиночество. Выговаривал ей: «Вот видишь, Надюша, как мне плохо без тебя. А ты взяла и так безответственно бросила своего Котю…»

Вызвав на следующий день Берзина, Сталин исподволь в который уже раз изучал лицо, одежду, манеру поведения начальника ГРУ. Вроде бы все как всегда. А мысли? Черт его знает, что у него в мыслях, у этого удачливого, независимого прибалта.