Подари себе рай

Оставалось минут пятнадцать до встречи с его бывшим начальником отдела Афанасием Петровичем, и Сергей сел на свободную скамейку, раскрыл свежую «Правду». «Люди добрые, ну что за планету угораздило меня выбрать для моей очередной, уж и сам не знаю какой по счету жизни! На всех континентах, островах и полуостровах сплошные драки, разбой и убийства; мятежи, заговоры и покушения; безработные голодают, бездомные мерзнут, больные мрут как мухи. У одних (их единицы) — все, у других (их миллионы) — шиш с маслом. Мы с нашим великим экспериментом — бельмо на глазу всего шарика. Подобрать бы себе планетку поуютнее. Не в этой, в следующей жизни хоть подфартило бы». Засунув газету в карман, он приготовился было закурить, когда услышал за спиной знакомый голос: «Данное обещание нарушаете, молодой человек? Нехорошо. Кто-то еще год назад заверял, что бросит это окаянное зелье». Сергей оглянулся, перед ним стоял подошедший по параллельной дорожке старый начальник. Обнялись. Афанасий Петрович отстранился, разглядывая своего бывшего подчиненного.

— Дай-ка посмотреть на тебя, хлопче. Ничего, ничего! Был мужчинка, стал мужик. И в плечах прибавил, и ума поднабрался. Я когда прочитал интервью твоей американки с товарищем Сталиным, сразу понял, чья голова тут поработала.

— Почему моей американки? — Сергей сдержанно улыбнулся. — И заслуга там моя мизерная.

— Скромность — это хорошо, она по-прежнему при тебе. Нередко случается, что с течением времени люди ее теряют. Как теряют зубы и волосы — замечают, а вот скромность… Ладно, ты скажи, обедал уже? Нет? Пойдем к Никитским в мою шашлычную, там и погуторим.

Старший официант, пожилой, поджарый, с сократовым лбом, встретил их любезно, однако без обычной профессиональной угодливости.

— Трифоныч знает себе цену, — заметил Сергей, когда старший скомандовал двум юнцам обслужить гостей по первому разряду.

— И себе, и другим, — согласился Афанасий Петрович. — Мы с ним из соседних сел под Козловом, от моего Степанщина до его Пряхина верст десять всего и будет. Он, как и я, в Москву пришел в девятьсот первом, вместе в Маньчжурии японских оплеух хлебнули, вместе в пятом в партию вступили, на баррикадах на Пресне бок о бок стояли. После семнадцатого пошел в общепит. Раньше работал в Батуми: вот и выбрал себе «восточный объект». Здесь он и директор, и мэтр, и контрольный шеф-повар. Почему командует, так сказать, не армией, а взводом? Не хочет. Совсем недавно к нему Микоян заезжал. Все осмотрел, продегустировал, звал Трифоныча к себе, большую должность предлагал. Тот сказал — подумает. Но не пойдет, я знаю: не чиновничья душа.

Их столик меж тем заполнился холодными и горячими закусками.

— Прямо как на Маланьину свадьбу. — Улыбаясь, Сергей расправил на груди белоснежную хрустящую салфетку.

— Ишь чего испужался — обилия еды, — насмешливо бросил Афанасий Петрович. — Знаем мы ваш богатырский аппетитец! — И, разлив по рюмкам армянский пятизвездочный, предложил: — За твою новую работу — корреспондента «Известий» в Нью-Йорке!

Уже закусывая (лобио, сациви, маслины, горячая солянка, расплавленный сулугуни), добавил:

— Не знаю, от кого ты едешь, да и знать не хочу — меньше знаешь, крепче спишь, особенно сейчас. Знаю одно — ты сделан из настоящего человеческого материала и никогда не дашь слабины. Судьба не дала мне детей, но если бы у меня был сын, я хотел бы, чтобы он был таким, как ты, Сережа.

Голос его осекся, он отвернулся и какое-то время молча смотрел на тюлевую занавесь окна. Продолжил глухим, ровным голосом: