– Вер, я хочу у тебя попросить прощения.
– Я никогда тебе не изменяла!
Покатившаяся по щеке слеза-предательница предоставляет мне право первой продолжить начатое.
– Я даже не смотрела ни на кого, с тех пор как мы повстречались на той дороге. Ни разу. И тот парень, с которым я танцевала… Для меня он всегда был бесполым партнёром. Я даже мысли не допускала, чтобы позволить себе что-то большее с ним, чем танец.
– Верка, не плачь, пожалуйста.
Костя пересаживается ближе и большими пальцами старается стереть мои слезы.
– Только не плачь, родная. Не могу смотреть на твои слезы. У меня разрывается сердце. Я – слепой, глухой, ревнивый идиот. Я столько ошибок совершил. Прости меня, если сможешь. Я столько всего тебе наговорил в тот вечер. Ты едва не потеряла нашу дочь. Я так виноват перед тобой. Мне стыдно и горько, что в свои тридцать шесть, мне не хватило ума дабы услышать тебя. Я так боялся поверить в собственное счастье, что оттолкнул тебя. «Я» и «папа» – эти два слова в моей голове были постоянно несовместимы. Я столько лет жил с мыслями, что этому не бывать. Даже многолетние планы лечения, которые расписывали для меня врачи, подтверждали, что гарантий нет. Может все получится, а может нет. Я вбил себе в голову, что этому никогда не бывать.
Воронцов нежно поглаживает меня по спине, успокаивая. Но я чувствую как он сам дрожит, чувствую как он переживает говоря все это.
– Когда ты пришла и сказала, что беременна, я не поверил. Вернее, не захотел ломать свои многолетние убеждения, не захотел переворачивать собственную голову. Проще было навесить на тебя миллион ярлыков: измена, подстава, ложь; чем поверить в свалившееся счастье. Тем утром я понял, что драк, хотел поговорить с тобой, хотел извиниться. Но ты сбежала.
– Я не смогла бы ещё раз услышать, что ты мне не веришь. Это окончательно размазало бы меня по асфальту. Меня и маленькую кроху, которая зародилась во мне. А я не могла допустить этого. Не могла, понимаешь?
– Прости меня, Вера, прости, если сможешь. Дай мне шанс. Один единственный. Я сделаю все, что скажешь. Просто позволь мне быть рядом. Разреши любить тебя, любить вас. Ты не пожалеешь, Вер. Я клянусь тебе.
– Не знаю. Вряд ли я смогу.
– Не сможешь? – Костя отклоняется назад. Смотрит на меня нахмурив брови. Выглядит сосредоточенным и через чур серьезным. Таким, как я его помню.
Но вот глаза у Воронцова уже совершенно другие. В них плещется теплота, в них присутствует нежность.
Мелкие морщины у внешних уголков мужских глаз стали глубже. В этих неглубоких бороздках будто пролегла горечь сожаления о потерянном времени.
Не знаю как объяснить Косте, что я чувствую, о чем думаю, за что переживаю в данный момент
Мои сердце и разум, в эту саму, минуту, боятся друг с другом. С каждым раундом этой битвы меня кидает из крайности в крайность.
Помня до сих пор, как было больно той ночью в больнице, как было страшно от мысли, что вот-вот потеряю ребенка, все мое нутро жаждет поставить жирную точку в отношениях с Костей. Чтоб больше никогда, ни за что на свете не испытать этих выжигающих чувств вновь.
Но затем на смену горькости и отчаянию перед глазами всплывают воспоминания счастья, где нам с Воронцовым было хорошо вместе. Как мы вместе веселились на гонках, как целовались в душе, как он спас меня от зазнавшегося мажора и тому подобное. На волнах счастливой эйфории жирная точка в сознании уже готова смениться на запятую.
А уж когда я вижу с какой теплотой Костя смотрит на Женьку, когда слышу с каким трепетом он с ней разговаривает – вообще готова убрать все знаки препинания между нами и мечтаю перевернуть больничный лист на другую, светлую, чистую страницу.
Снова сжимается сердце в груди. Боль никуда не исчезла.
Массирую пальцами ноющую грудную клетку, вывожу знак бесконечности на теле.
– Я буду честна с тобой, Кость, как и раньше. Я вряд ли смогу просто взять и согласиться на отношения. Без оглядки на прошлое, без упреков. Не смогу. Во всяком случае сейчас.
– Значит «нет»? Я тебя понял. Как скажешь.
Костя встает с плетёного диванчика, оставляя мня без своих горячи и таких крепких объятий. Подходит к детской коляске. Осторожно гладит спящую дочь по волосам.
А у меня мороз по коже. Не хочу быть одна. Не хочу вновь ощущать эту пустоту без него. Злюсь.
– Понял он все. Как же. – громче, чем надо я ворчу себе под нос.
– Ты о чем?
– Не важно.
– Ве-е-ра! Говори.
– Да как ты можешь утверждать, что понял меня, если я сама себя не понимаю? Мне хочется одновременно нежно обнять тебя и с остервенением придушить.
– Придушить?
– Ага. А потом взять и закопать твое бездыханное тело во-о-он под тем деревом. За то, что так быстро сдался. За все те ночи, когда я плакала от бессилия. За те часы, когда я боялась не справиться с маленькой Женькой на руках. За те месяцы, когда дочь не знала родного отца. За те несправедливые слова, тобою сказанные в прошлом. За боль, за обиду.
Мой раздраженный голос переходит на хрип. Слезы душат гортань. Выплеснуты слова лишают сил. Ноги становятся ватными, меня слегка пошатывает.