Подарок крестного

Вовремя вспомнил о погребе. Еще когда с богомолья вернулись, говорил кто-то из челядинцев, что они сильно перепугались во время первого пожара и прятались в погребе, дрожали там, пока до косточек не промерзли. Может, они и теперь туда пробрались?

Навес над погребом сгорел и обрушился. Чтобы тяжелую крышку приподнять – надо оттащить в сторону тлеющие еще шесты и доски, разгрести горячую золу… Не под силу бы такое Михаилу, но услышал он – гул идет из-под земли, словно стон непрестанный.

– Не ошибся я! Есть там люди! – вскричал Михаил и бросился на помощь. Неизвестно, откуда силы взялись – таскал бревна, обжигая руки, и даже не чувствовал боли. Он уже наверняка знал – кто-то спрятался в погребе, кто-то там был, скребся и плакался снизу…

Единым духом раскидал нагроможденные обломки, понатужившись, откинул крышку – снизу еще помогли, подтолкнули. Ну, так и есть – попрятались, ровно мыши, пока он там головой рисковал, образа выносил из храма! Ну, да Бог им судья – Михаил все равно был рад старым знакомым, напуганным, но невредимым. Старая Улита, чуть живая от страха, конюх Андрюшка – обычно веселый, разбитной, а теперь молчаливый и бледный…

Спасенные окружили Михайлу, гомоня, но он не слышал их слов.

– Где господа? – спросил помертвевшими губами.

– Уехали, милый, уехали, – запричитала Улита. – Боярин Василий Петрович только приказал нам в погреб спрятаться, и носа не совать оттуда. А сами собрали скарбишко какой ни на есть и уехали в возочке… Настенька не хотела без тебя ехать, плакала, да Василий Петрович ее уговорили. Поехали они к Троице, говорили, что знаешь ты дорогу, на хорошем коне мигом догонишь…

Михаил снова вскочил в седло. Тревога звенела в ушах, не давала остановиться и подумать – перед глазами было искаженное лицо Настеньки, каким видел его в обморочном сне. Исплаканные, покрасневшие глаза, рот, распяленный в безмолвном вопле… Где она теперь, где мать, где крестный? Лучше бы они остались здесь, отсиделись со слугами на погребице! Ну, да коли крестный счел, что лучше им уехать из города – надо догонять.

И Михайла пустил коня вскачь.

ГЛАВА 12

– И тогда стена накренилась и упала прямо на возок, а нянюшка столкнула меня вниз, и я упала и ушиблась…

Настенька пустыми глазами смотрела в стену, говорила равнодушным, очень тихим и спокойным голосом ужасные вещи.

Монахи, толпящиеся вокруг, скорбно качали головами, видя оцепенение девушки и отчаянье Михаила. В одночасье потерял он и мать, и крестного-покровителя – осталась только Настенька…

– Неужто спастись им нельзя было? – спросил он как бы про себя. Настенька и головы не повернула, а сам Михаил понял с ужасом, что он знал, чуял близкую погибель своих родных, что в том багряном виденье, где явилась ему плачущая Настенька, он видел и обгорелые тела матери и боярина Василия Петровича… Но не внял он тогда предупреждению судьбы, а теперь уж поздно было горевать да каяться!

В тот же день Михаил забрал Настеньку из монастыря. Она почти пришла в себя, но была еще странно медлительна и бледна – словно в дреме. Попав в терем, где прошли лучшие дни ее жизни, она не оживилась, не дрогнула, была все так же спокойна и холодна. Михайла чувствовал свою вину перед ней – не удалось ему, как не искал он, найти бренные останки своей матери и ее деда. Растерли в пыль их, смешали с землей, и лишены стали сироты последнего утешения – уронить слезу на могилке…

Горьки стали дни двух сирот, но Михаил чувствовал – не имеет он права всецело предаться горю и оплакивать близких своих. Как же Настенька тогда? Лишится она последней поддержки и совсем замкнется в своей боли. Надо было отвлечь ее и себя, найти поддержку в этом неверном мире, найти какое-то дело, которое помогло бы забыться…

И таким делом стала для Михаила служба государева. Решил он – пока суд да дело, пока восстанавливается поврежденный дом, ехать в Воробьево к государю Иоанну. Сказано – сделано: собрались в одну минуту. Вроде бы и негоже тащить с собой в дальний путь, да ко двору государеву молодую девку-сироту, да не оставлять же ее? Сборы были недолгими, и вскоре Настенька с Михаилом тронулись в путь.

– Мишенька, что за шум? Нехорошо как-то… – робко молвила Настя, когда проезжали мимо кремлевской площади.

– Да когда ж в Москве тихо было… – пробормотал Михаил, но и сам встревожился, привстал и начал вглядываться в затуманенную багровым рассветом даль. По мере приближения неясный, беспокойный гул стал сливаться в слова, в дикие, страшные вопли.

– Глинских! Глинских нам выдайте!

– Княгиня Анна сердца у покойников вынимала, клала в воду и той водой кропила землю, оттого и пожар содеялся!

– Да что говорить – растерзать их как собак бешеных!

Услышав эти вопли, Михаил побледнел. Слава богу, Настенька немногое поняла – как сидела, так и обмерла.

– Беда, Настенька, – тихонько сказал Михаил. – Вовремя мы спохватились уезжать из Москвы. Страшный бунт грядет, – и понукнул лошадей.