Подарок крестного

14 февраля стали под Казанью, изготовили туры. Боевой дух, упавший было за время пути, снова взыграл в войсках. До сей поры ни одному государю не случалось бывать за стенами мятежной столицы, только воеводам удавалось изредка попадать туда, наказывая непокорных жителей. Теперь же юный царь, горящий праведным гневом, обнажил меч. Он вникал во все, для всего находил время и призывал своих храбрых воинов к быстрой победе. Михаил не мог налюбоваться на Иоанна Васильевича – обычно бледный, болезненный, угрюмо задумчивый, он теперь совершенно преобразился, даже ростом выше стал и в плечах шире. Михайле всегда было неловко перед государем за свой высокий рост и поистине богатырское сложение…

Но одним боевым духом и отважными кличами не пробить городских стен – не пришел еще, видать, последний час для Казани. Михаил лелеял в глубине души надежду, что жители города, зная, что правитель их еще в пеленках лежит и под себя лужи делает, не станут сражаться и сдадутся на милость победителя. Но не тут-то было! Деревянная крепость, сотрясаемая ударами стенобитных орудий, дрожала, как лист, но стояла крепко. Битва длилась целый день, и много людей было убито и с той, и с другой стороны, но крепость оставалась стоять, словно врастала в землю, политая кровью враждующих народов.

Было приказано отступить, а с утра продолжить осаду.

Михаилу не спалось в царском шатре – было сыро, дышалось с трудом.

– Отчего не спишь? – услышал он голос Иоанна Васильевича. Тот приподнялся на локте, напряженно смотрел в темноту.

– Сыро… – с тоской сказал Михайла, и сам не знал, отчего печаль навалилась. Уже светало, бледная, зимняя заря занималась на востоке.

– Выди-ка, посмотри, как там и что… – попросил государь, вставая. – И я всю ночь глаз не сомкнул.

Михаил вышел. Ветер переменился, дул теперь с юга – мокрый, тяжелый. Воздух был пронизан сыростью и затруднял дыхание.

– Оттепель, государь, – доложил Михаил, воротясь в шатер.

– Плохи наши дела, – вздохнул Иоанн.

– Отчего? – удивился Михаил. – Потеплело, легче будет воинам.

– Как бы не так – легче! Порох-то отсыреет, дороги испортятся!

Как сказал государь, так и стало – пошли сильные дожди, вскрылся лед на реках. Невозможно стало подвозить продовольствие, и войско стало опасаться голода. Пришлось поворачивать назад.

Государь не потерял надежды на будущие свершения и возвращался в Москву с веселым лицом. Не таков был Михаил – он-то знал, понимал не умом даже, а темным чутьем – не простят на Руси такой промашки, всякая неудача кажется народу русскому виною…

Много позже он, тоскуя, размышлял – почему же не подсказала ему душа истинной причины такой тоски, почему волновали его только неудачи государя? Верно, потому, что и помыслить не мог он о такой беде…

ГЛАВА 14

А она, беда, не приходит одна. Первым делом не домой попал Михаил, а в Кремль – проводить государя до его покоев. Уже подъезжая, поняли – не все ладно. И до отъезда их не видно было особой радости – все же не на прогулку уезжали, на кровавую рать. Но все равно – мрачно было в Кремле, только шебутились в темных коридорах старушки-приживалки, шептались сдавленными голосами. Бояре, вышедшие встречать государя, были мрачны, глаза опускали долу, словно боялись или стыдились чего-то…

– Что такое? – возвысил голос Иоанн Васильевич, почуяв неладное.

Бояре еще больше замялись – страшно не отвечать, когда царь спрашивает, так ведь и ответить страшно – все знали крутой нрав государя, все знали, что за дурную весть гонец ответчик. Наконец вперед выступил брат государыни, Данило Юрьев – губы у него дрожали, глаза под кустистыми бровями были влажны.

– Беда, государь, – сказал глухо. – Захворала государыня, свет наш… – и замолчал, захлюпал носом, комкая в кулаке бороду.

Иоанн Васильевич ни слова не сказал – бросил только поводья тому, кто стоял ближе, и скоро пошел ко дворцу. Михаил, окаменев, смотрел ему вслед, и сердце у него холодело от невнятного еще предчувствия. Хотел было броситься вслед за государем – хоть и понимал, что не утешит он его, да может, что понадобится? Но кто-то удержал за рукав. Оборотился – Данило Романович стоит, мрачнее тучи.

– А до вас, Михайло Захарович, у меня разговор будет… Пойдемте-ка.

И Михаил пошел.

В палате было полутемно, бледный зимний свет едва пробивался сквозь круглые оконца. Огня еще не зажигали – челядь попряталась по углам, дрожала в страхе, как бы не пришлось держать ответа за болезнь царицы. Прикрыв за собой дверь, Михаил хребтом ощутил присутствие близкой беды. Казалось, весь облик Данилы, каждый изгиб тела, каждая морщинка на лице излучали угрозу.

– Худо нынче государыне, и неспроста так худо – исподлобья взглянув на Михаила, выдавил Данило. – Полюбилась твоя супруга Анастасии Романовне – дня не припомнить, чтоб государыня без нее дело какое затевала: по хозяйству ли распоряжение отдает, забаву ли какую учинить надумает, все с Настасьей твоей советуется. А уж сколько в светелке за шитьем просиживали, вместе трапезничали, так и со счету сбились.