Подарок осознания

— Мне в голову сейчас приходит образ гусеницы и бабочки. Гусеница ползает, она видит то, что внизу, она очень близка к земле. Ее добродетель заключается в том, чтобы выжить и больше съесть, и она ест. Ей нужно набрать питательные вещества. Когда она их наберет, то находит какое-то место и начинает образовывать кокон. Из кокона рождается бабочка. Бабочка, которая взлетает. Для нее совершенно непонятна жизнь, когда ты ползаешь, а не летаешь. Но ведь эта бабочка родилась из гусеницы. Если бы гусеница не делала то, что она делает, и не следовала своим «нормам морали», то не могла появиться и бабочка. Теперь бабочка летает и видит мир совершенно по-другому. Может быть, она вообще не помнит о том, что родилась из гусеницы. А гусеница не знает, что закончит жить таким образом. Вот проблемы общения гусеницы и бабочки.

— Да. Красивый образ. Очень хороший пример. И, конечно, в итоге всех привлекает образ бабочки.

— Всех ли?

— А мне бы очень хотелось быть гусеницей. Очень бы хотелось. Образ спокойно жующей гусеницы меня очень устраивает.

— Вы не можете стать гусеницей. Вы ею уже были в прошлом. Вот в чём дело.

— Но очень хочется вернуться туда. В таком образе прослеживается некое неравноправие, кастовость. С другой стороны, бабочки без гусеницы не могут жить.

— Точнее, не могут родиться.

— Да. Мотылек тянется к свету, порхающий, хрупкий, восприимчивый. Но именно гусеница вскормила бабочку. И как бы мы ни порхали в лучах света, без гусениц нам никак не обойтись. Но при этом бабочки и гусеницы вечно враждуют между собой.

— Вражда возникает как результат того, что гусеница не знает, что она переродится в бабочку, а бабочка забыла, что появилась из гусеницы. Если гусенице сказать о том, что она станет бабочкой, то она не захочет даже об этом слушать. Она скажет, что это всё ерунда.

— Да. Так, в принципе, и происходит в человеческом обществе.

— Гусеница вообще может отрицать бабочку. Потому что там, куда она обычно смотрит, их нет. Она ведь не смотрит вверх, она смотрит вниз, и там их нет. Летающая бабочка может увидеть гусеницу, но при этом скажет, что она к ней никакого отношения не имеет. Я сейчас не хочу вводить понятия «плохо — хорошо». Я сейчас хочу увидеть единый процесс. Потому что только так мы можем разрешить то противоречие, с которого начали.

— Мне кажется, что это неразрешимое противоречие.

— А мне кажется, что нет ничего неразрешимого в мире, который создан Единым. Дело не в том, что мы пытаемся решить или не решить. Это не вопрос волевого решения. Потому что на самом деле всё уже решено. Мироздание прекрасно уже тем, что оно гармонично. Но то, что фрагментарное видение гусеницы или бабочки не позволяет видеть данную гармонию, создает для них проблемы.

— «Мир создан гармонично». Например, в лесу волки — это санитары. Но когда мы видим волка, пожирающего лань, то у нас возникают не самые добрые чувства. Чувство сожаления, а у некоторых безразличия. Это тоже гармония?

— Да.

— Значит, гармония жестока?

— Нет. Жестоким это выглядит в нашем фрагментарном восприятии. Понимаете, нет ни жестокости, ни того, что противоположно этому. Есть то, что есть. Но если мы начинаем подходить к происходящему с определениями добра и зла, мы их и порождаем. Мы говорим, что это зло, а то добро. А так как я добрый человек, то я хочу, чтобы было добро. Но тогда я не хочу жестокости. Воспринимая происходящее как двойственности, мы сами же их и укрепляем.

— Но противопоставления должны быть всегда дозированы. Не может быть всегда жестоко. Человек это плохо переносит.

— Как только мы попадаем в тюрьму собственных двойственных определений, то не можем выйти к видению Единства. Как только мы начинаем, например, говорить, что есть духовное, а есть материальное, мы создаем разделение собственного восприятия. Всё, что есть, едино.

— Да. Одно рождается из другого.

— Самое ужасное то, что обозначив всё это словами, мы не успеваем за процессом.