Подарок от Гумбольдта

– Какая же ты все-таки бестолочь! Учился, учился, а ничему не научился. И вроде бы из хорошей семьи вышел, и ребенком был смышленым. Если уж тебе так хочется быть интеллектуалом, то почему не Германом Каном или Милтоном Фридменом? Одним из тех напористых ребят, которые читают «Уолл-стрит джорнал»? Кому нужен твой Вудро Вильсон и другие покойники: пишешь какую-то чушь, читать невмоготу. Прочитаю полстраницы и начинаю зевать. Мало тебе папа давал подзатыльников, не то что мне. От хороших затрещин ты очнулся бы. Любимчиком был, это тебя и испортило. Вдобавок женился на этой проклятой бабе. Ей бы террористкой быть из «Освободительного фронта Палестины». Я как увидел ее острые зубки и завитки на висках, сразу подумал: «Хана парню!» Ты вот все стараешься доказать, что жизнь на нашей планете никуда не годится. Может, и не годится, но сам ты – человек конченый. Ей-ей, мне бы твое здоровье! Все еще гоняешь мяч с Лангобарди? Говорят, он джентльменом заделался. А как идет твой суд с Денизой?

– Плохо. Судья велел мне внести залог. Двести тысяч.

Джулиус аж затрясся.

– Во дают! Все, плакали твои денежки. Кто твой адвокат? Все тот же школьный приятель, толстожопый Шатмар?

– Нет, Форрест Томчек.

– Знаю Томчека, я с ним в юридическом училище учился. Строит из себя государственного человека, а сам мошенник из мошенников. Вежливый такой, уговаривать умеет, без мыла в зад влезет. А судья кто?

– Некто Урбанович.

– Не знаю такого. Но раз он принял решение против тебя, это о многом говорит. Может, его подкупили? Может, жмет на тебя, чтобы ему еще дали? Сейчас мы это мигом выясним. О мужике по имени Фланко слышал?

– Соломон Фланко? Он же адвокат чикагской мафии.

– Соломон в курсе всего. – Пальцы Юлика забегали по кнопкам аппарата. – Фланко, – сказал он, когда междугородная соединила его с Чикаго, – это Джулиус Ситрин, из Техаса… У вас там есть судья по гражданским делам, Урбановичем зовут. Он берет? – Внимательно выслушав ответ, Джулиус сказал: – Спасибо, Фланко. Я еще перезвоню тебе. – Положив трубку, брат стал выбирать рубашку и остановился на спортивной. – Нет, Урбанович, похоже, не берет. Чтобы ни одного пятнышка на послужном списке. Хочет сделать карьеру по своей судейской части. Хитрый, бродяга, и ужас какой строгий. Раз он насел, не видать тебе денег как своих ушей. Спиши по графе «Убытки». Ну ничего, мы побольше наживем. У тебя что-нибудь отложено?

– Нет.

– И счета за границей нет? И своего человека в полулегальном бизнесе?

– Нет и нет.

Джулиус смерил меня взглядом, как бы говоря: «Ну и ну!» Потом его лицо, изрезанное морщинами от возраста, треволнений и ожесточенных боев за существование, немного смягчилось. Под ачесоновскими усами заиграла легкая улыбка.

– Даже не верится, что мы с тобой братья, – сказал он. – О нас можно поэмы писать. Предложи эту тему своему приятелю – поэту фон Гумбольдту Флейшеру. Как он, кстати? Помнишь, однажды в пятидесятых я возил вас по всем нью-йоркским ночным клубам? Вот потеха была, особенно в «Копакабане».

– Да, вечерок получится на ять. Гумбольдт был в восторге. Он умер.

Юлик взял ярко-синюю шелковую сорочку и надел ее. Помнится, в прошлый мой приезд путем строжайшей диеты он добился известной стройности и носил великолепные приталенные рубашки. Но и тогда пол его «кадиллака» был усеян арахисовой скорлупой. Сейчас же он сильно растолстел. Передо мной было так хорошо знакомое, старое раздавшееся тело: обвисший живот, веснушки на бесформенных плечах и красивые тонкие руки. Я смотрел на брата и видел в нем тучного и словно страдающего одышкой подвижного и хитроватого пацана и его глаза с одним и тем же выражением: «Не виноватый я». Я знал его всего с головы пят, знал родимое пятнышко на запястье, сломанный и снова сросшийся нос, помнил, как он прикидывался мальчиком-паинькой, помнил, как однажды, когда мы купались в поганой висконсинской речушке, распорол себе бедро о разбитую бутылку и как сквозь слой жира сочилась из ноги кровь. Помню, как мы ходили на Мичиганский бульвар смотреть парад участников войны. На нем были просторные, похожие на шаровары, штаны гольф, оранжевая футбольная майка и черные в рубчик чулки. Он сажал меня на плечи и держал за ноги. Потом мы зашли в туалет Публичной библиотеки, высокие желтые писсуары там были похожи на огромные морские раковины, и он помог мне выудить из-под рубашки и трусов мою пипиську. Было это, кажется, в 1923 году. В двадцать восьмом он нанялся носильщиком в «Американ экспресс». Затем работал на конечной автобусной станции. Он водился с уличными парнями и был такой же крутой, как они. Тем не менее Джулиус прошел вечерний курс в институте Льюиса и окончил юридическое училище. В начале пятидесятых он уже брал в Европу свой «паккард» и переправлял его из Парижа в Рим по воздуху, потому что езда по горным дорогам его утомляла. Только на личные нужды он тратил шестьдесят – семьдесят тысяч в год. Не сосчитать, сколько раз он терял состояние и наживал снова.