Подчинись мне, Софи (СИ)

Не знаю, как, но мне все-таки удается титаническими усилиями делать шаг за шагом, приближаясь к Максиму Романовскому. Мною движет лишь глупое желание узнать правду, ведь вопросов слишком много и они грозятся вынести мне мозг. На ватных ногах я останавливаюсь напротив него и, простояв так минуту, приземляюсь на мягкую поверхность кожаного кресла. Смотрю на мужчину, не мигая, а он, словно специально — держит ту самую пресловутую паузу, отчего хочется кричать и рвать все вокруг. Нет, не дам ему такой услады в виде собственной слабости. Максим Романовский никогда больше не увидит мои истинные эмоции и не будет питаться ими, словно самый настоящий вампир. Несмотря на то, что в ушах жутко звенит и весь чудесный завтрак Терезы грозится вырваться наружу, я стойко выдерживаю тяжелый взгляд. Быстро шаря глазами по моему лицу, на губах появляется ухмылка, словно перед ним сидит упрямый маленький ребенок.

— Рад тебя видеть, птичка. — подает он свой бархатный тембр, заставляя рой мурашек на моей коже начать движение и проклинать его же.

Без какого-либо стыда мужчина глазами прямо-таки срывает с меня жалкое подобие платья и это так очевидно, что хочется закатить глаза от досады. Горящий темный взгляд сантиметр за сантиметром пробирается под кожу, как будто в этом теле теперь и он тоже. Читает мои мысли, управляет ими. Хочется убежать от него подальше и больше никогда не встречать, но…

— Не отвечу тебе взаимностью. — едко говорю ему, смеривая нахала презренным взглядом.

Мужчина в тот же час заливается низким заразительным смехом, оголяя все свои тридцать два идеальных зуба. На щеках появляются две ямочки. Кем бы он не стал за это время, но эта черта никуда не делась. Как и много лет назад, я заглядываюсь на него, вспоминая нечастый, но такой заразительный смех. Максим улыбался очень редко, но когда это случалось — чаще всего, когда я говорила ему что-то колкое, пока мы спорили (точнее я доказывала свою точку зверния) — вся злость и проблемы отходили на второй план. Все равно, за окном гроза или солнце, мы едем в его машине или ругаемся посреди улицы (что бывало часто), я забывала обо всем на свете, когда Романовский начинал внезапно и от всего сердца смеяться. Возле друзей и знакомых или же при посторонних людях мужчина никогда не улыбался, всегда был серьезным и хмурым. Такие моменты для меня были особо ценными. Сейчас же я вспоминаю это со вселенской грустью, ведь от того парня ничего не осталось, несмотря на то, что мы очень часто ругались и он на постоянной основе был самоуверенным придурком. Максим всегда защищал меня, когда была нужна помощь старшего брата или отца, даже если я не просила и в душе была ему благодарна, ведь знала, что за твердой оболочкой есть нечто светлое и доброе. Сейчас же в этом мужчине не осталось ничего хорошего. Он делает то, отчего всегда охранял меня, не подпускал парней из своего круга, при всех обозначал, что я под его защитой. Максим Романовский навсегда убил в себе последние крохи света. Внутри него остался лишь черный уголек, вместо сердца и это видно по темным безжизненным глазам, словам и поступкам. И если он думает, что я намерена смириться, то так даже лучше… Пусть думает.

— Неужели думаешь, что я буду тебе на шею от радости вешаться? — стараюсь сделать голос холоднее, хотя вряд ли это производит нужный ответ.

Он серьезно смотрит на меня, залезая через глаза прямо в душу, грязно там копаясь. Нет уж, еще и мыслями моими ты, Максим Романовский, не завладеешь.

— В твоих же интересах быстрее поменять свое мнение, София. — холодно говорит он, прищуривая красивые глаза. — Но я тебя не за этим позвал. Через полчаса я лечу в другую страну. Ты полетишь со мной.

Значит, хозяин решил забрать с собой свою любимую игрушку. Для того, чтобы показать ей мир? Ха-ха-ха, нет, для того, чтобы не ездить за шлюхами. Своя же есть под боком. Хочется встать и дать ему звонкую пощечину, чтобы наотмашь, чтобы рука горела, чтобы на щеке остался красный след. Громко и запоминающееся. Но я сижу, держа себя из последних сил.

— Я никуда с тобой не полечу! — говорю выразительно, но в конце голос вздрагивает от беспомощности. — Мой паспорт ты не получишь.

И снова этот взгляд, как будто я маленький надоедливый ребенок, что говорит какую-то глупость. В глазах уверенность и некая надменность. Ничего не говоря, Максим открывает полку в столе и немного порывшись, ставит передо мной несколько бумаг. На них моя подпись. Пару секунд, смотрю на них в полном недоумении, но когда все встанет на свои места, голову пронзает боль. Эту информацию я просто так не могу вынести.

27

— Ты… — выдыхаю я, чувствуя как противная тошнота подбирается к горлу.

Не смотрю на него, но слышу тяжелый вздох, а потом и голос.