Поддаться (ЛП)

— Харлоу, то, что произошло между тобой и Чедом — это то, от чего, как мне кажется, ты никогда не сможешь полностью оправиться. То, что произошло, останется в твоих мыслях независимо от того, что ты делаешь, независимо от того, что говоришь. Ты сказала мне, что прежде он контролировал тебя, но я не думаю, что ты сделала то, что сделала, чтобы заставить его ревновать. Отвлечение, вполне возможно, но мне кажется, что у тебя была какая-то другая причина так поступить, и из того, что ты рассказывала мне о своем друге Крузе, то думаю, что ты хотела его поцеловать.

Теперь мне кажется, что доктор Голдберг — тот, кто должен быть на пилюлях для психов.

— О, нет! Я не хотела, чтобы поцелуй оказался таким, каким он был, и я не собиралась этого делать.

Или хотела? Было ли это преднамеренным?

Все еще чувствуя последствия поцелуя, я сомневаюсь в себе.

— Харлоу, я не говорю, что ты намеревалась его поцеловать, но, возможно, в твоем подсознании это было… логичным. Я слышу, как высоко ты отзываешься о мужчине. Хотя я — лицензированный врач и терапевт, но также человек, который счастливо женился на той самой женщине тридцать пять лет назад, и я знаю, как мыслят женщины.

Вот доктор Голдберг высказывает свое понимание женской психики. Типичный мужчина.

— Я понимаю, доктор Голдберг, что Круз становится моим дорогим и близким другом, и у нас есть прошлое, но в глубине души я не уверена, что хотела бы, чтобы это произошло.

Снова.

Я слышу, как он прочищает горло.

— Однажды, ты разделила близость с этим мужчиной и, определенно, не забыла ее. Можешь ли ты открыть свое сознание тому факту, что между вами может быть нечто большее? Или это за рамками невозможного?

Должно быть, не так ли?

Мои губы все еще горят. Это нормально?

Мы друзья, которые однажды были любовниками. Дело в нужном времени и месте, как мне кажется. О представлении всяких непристойностей и речи не идет, я даже не уверена, что стала бы. Нет. Нет. Я не буду. Я не могу. Мы осваиваем дружбу и понимание, что женщина и мужчина, у которых был секс, могут больше не хотеть спать вместе, но на самом деле могут быть друзьями.

В любом случае, я слишком разбита.

Никто не хочет меня.

— Нет, доктор Голдберг, мне нравится быть одной. Мне нравится человек, которым я становлюсь. Я снова люблю себя.

Немного соврала, потому что не могла больше слушать, как он несет всякую психочушь.

Слишком сложно притворяться, что меня не волнует, насколько я разбита, но с Крузом я забыла об этом. Возможно, он вытягивает меня из этого состояния. Мне нужно все объяснить ему, и я знаю, что он будет слушать, но только когда наступит подходящее время.

Глава 8

Весь мир — театр, а я — лучший актер

Круз

Независимо от того, чем занят мой член, а дел у него хватает, я не могу выбросить из головы то, что произошло в баре. Показалось, будто Харлоу стала другим человеком. В прошлом году она была похожа на того же человека, взяла на себя ответственность, доминируя над ситуацией, выйдя за пределы этой чертовой оболочки.

Хотя я никогда не говорил, что мне это нравится.

Моя голова все еще кружится с того времени, когда ее глаза изменили свою форму, а синий цвет стал мрачным, когда она увидела, как он прошел через эту дверь. Не думаю, что видел что-то подобное. Я никогда не видел, чтобы глаза делали то, что делали ее. Когда она заметила его, там не было ничего. Они были безжизненными, как будто он высосал из них свет. Это испугало меня. Это было настолько хреново, насколько казалось.

А я не пугаюсь.

Я получил эту девушку, Лейлани, которую встретил в баре той ночью, оседлавшую Морти сейчас, так что завтра мне, возможно, придется отмачивать его в ванне со льдом. По какой-то странной причине я не могу выкинуть поцелуй с Харлоу из головы. То, как она схватила меня за шею и прижалась своими губами к моим.

И это пугает меня даже больше, чем взгляд в глазах Харлоу.

Я не боюсь. Я ничего не чувствую. Моя мать — наркоманка, я практически вырос на улице. Мой отец ушел, когда мне было два, я никогда не знал его. Знал только тех мужиков, которые появлялись и исчезали из жизни моей матери. Каждого их них я должен был называть «дядя». Дядя, черт побери. Но последней каплей стало то, что когда мне было десять, один из них сказал, что моя мать отказывается сосать его член, а потому мне придется занять ее место. Я пригрозил ему ножом для мяса, поднял его сумку над туалетом, угрожая смыть ее и перерезать ему горло, если он даже попытается дотронуться до меня. Больше никогда не видел этого урода.