Подельник эпохи: Леонид Леонов

Последний искренне в восторге – вот тот дух «гордости и независимости», который он призывал, и которому так радовался. Очень хвалят пьесу и Тренёв, и Асеев. Федин сдержан, позже неизвестные информаторы запишут его раздражение по поводу леоновского успеха: он посчитает неуместным упоминание имени Сталина в финале «Нашествия».

Не нам судить, нужен был там Сталин или нет, но, однако ж, художественной вещи с главным героем, посаженным в 1938 году, Федину тоже не пришло бы в голову сочинять и отправлять ее на рассмотрение цензурного комитета.

В мае 1942-го Леонов уезжает в Москву, 19 июля читает пьесу в Москве, в ВТО, где и происходит очередная подковерная нервотрепка и свистопляска. Леонов убирает 10–12 фраз, объясняющих поведение Федора Таланова, в финале появляется прославление вождя… и пьеса спасена.

В конце концов, остается, быть может, самое важное. Когда Федора Таланова задерживают немцы, на вопрос: «Ваше звание, сословие, занятие?» – он отвечает: «Я русский. Защищаю родину».

Леонов возвращает в литературу и делает главенствующей именно национальную тему. Более того: выбор Таланова – это и окончательный выбор Леонова. Именно в Великую Отечественную он искренне объединил эти два понятия: Россия и советская власть. Их уже не имело смысла разделять…

29 августа он пишет в письме председателю чистопольского горсовета М.С.Тверяковой: «Пьеса, законченная в богоспасаемом граде Вашем, уже напечатана в журнале “Новый мир” с пометкой “Чистополь” и уже расходится по гордам и весям страны нашей: уехала в Барнаул, в Куйбышев, в Челябинск, в Свердловск и т. д.».

В октябре происходит очередной, и на этот раз определяющий момент взаимоотношений Сталина и Леонова.

Сталин звонит писателю и говорит, что пьесой очень доволен.

Леонов – в пересказе литературоведа Александра Овчаренко – так вспоминал этот день.

«…недавно вернулся из Чистополя. В ЦДЛ нам выдавали немного продуктов и бутылку водки. Зашел товарищ. На столе у нас два кусочка хлеба, луковица и неполная бутылка водки. Вдруг звонок. Поскрёбышев: “Как живете?” – “Живу”. – “Пьесу написали?” – “Написал. Отправил. Не знаю, читали ли?” – “Читали, читали. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин”. Тот включился без перерыва и сказал: “Здравствуйте, товарищ Леонов. Хорошую пьесу написали. Хорошую. Собираетесь ставить ее на театре?”»

17 октября 1942-го Всеволод Иванов записывает в дневнике: «У всех на устах Леонов, которому позвонил Сталин». И далее:

«По поводу звонка к Леонову Маркиш сказал:

– Это звонок не только Леонову, это ко всей русской литературе, которая молчит».

Поэт и писатель Перец Маркиш понимал, что говорит.

Множество литераторов находились просто в подавленном состоянии и веры в Победу никак не выказывали, скорее наоборот, что подтверждают десятки информаторских донесений той поры. И тем более, мало кто уже на первом году войны отозвался крупным и сильным произведением на тему насущную и больную.

Уже в октябре начинаются репетиции «Нашествия» в Малом театре.

Вскоре после звонка Сталина к Леонову обратятся несколько режиссеров, которые еще месяц назад и на порог его бы не пустили:

– А что вы нам свою пьесу не предложили, Леонид Максимович?

К 17 октября Леонов возвращается в Чистополь и участвует там в постановке пьесы, осуществляемой силами Ленинградского областного драматического театра. Премьера состоится 7 ноября.

В Казани писательское руководство, то ли не слышавшее о звонке Сталина, то ли не получившее нужных циркуляров, самим фактом премьеры оказалось взбешено («Знаем мы этого разносчика крамолы!»). 8 ноября в Чистополь приходит жесткая телеграмма: на каких основаниях была разрешена постановка?!

На другой день там, видимо, во всем разобрались и замолкли.

Но нервы у Леонова уже были на пределе.

В ноябре 1942 года Леонов возвращается в Москву, и вскоре Всеволод Иванов записывает в дневнике: «Обедал в союзе, рядом с Леоновым. При дневном, убогом московском свете видно, что он сильно состарился. Пониже щек – морщины, углы губ опущены, лицо дергается. Зашли к нему. Кактусы. Мне кажется, что он любит их за долголетие».

Несколькими днями раньше Иванов, посещавший вместе с Леоновым спектакль «Кремлевские куранты» во МХАТе, пишет еще вот что: «Сидели рядом с Леоновым. Покашливая – от табаку – коротко, он жаловался, что ему в эти два года было страшно тяжело. <…> Лицо у него стало одутловатое, волосы длинные – и если он раньше походил на инженера, из тех, что прошли рабфак, то теперь он писатель. Кажется – под бременем своих писательских тягот он стал сутулиться».

Оставим пока за скобками почти очевидное злорадство Иванова, скажем лишь, что в жизни Леонова вскоре все начнет меняться.

«Нашествие» уже в 1942-м выйдет в печати тремя изданиями. Леонова снова начнут публиковать: правда, пока только драматургию.