Подельник эпохи: Леонид Леонов

Говорить, что Вихров схож с Леоновым исключительно положительными своими чертами, не совсем верно. Вихров – как и Леонов – одержим своей работой настолько, что не замечает близких. Характерно, что лес в романе – опоэтизированный, бесконечно красивый – почти всегда дан со стороны любующегося, восхищенного взора Вихрова. Но вот дочери своей, Поли, отец не видит. Поля, жившая с ним до пяти лет и вернувшаяся в отцовский дом в восемнадцать, описывается только закадровым авторским голосом. Лесовод все глаза на лес проглядел.

Кстати, характерный момент: у Ивана Вихрова в отношениях с детьми очевидные проблемы. Мало того что дочь его воспитывалась отдельно, он и на своего пасынка не способен повлиять. Взрослых, достойных учеников, способных защитить вместе с ним лесное дело, – тоже не наблюдается. Вихров одинок, и не мешало бы добавить, что в первом варианте романа «Русский лес» его дочь Поля должна была погибнуть (жена, Татьяна Михайловна, уговорила Леонова «девочку не убивать»).

И счастливый финал окончательного варианта романа тоже сомнителен: Поля, ее жених и пасынок Сергей встречаются с Вихровым пред тем, как все трое снова отправятся на фронт. На дворе 1942 год, и невесть, вернутся ли они…

Но Леонов не был бы самим собой, если б неоднозначность прочтения его книги заключалась только в образе Вихрова.

Порой кажется, что создавая в своих текстах потайные переходы и закладывая в самых неожиданных местах тайники, Леонов делал это вовсе не для близорукой критики. Скорее он был одержим некоей манией: запутать не только самого въедливого и, может, еще не родившегося читателя, но и самого Творца.

Мы ведем вот к чему. Есть основания удивиться, что Грацианский, вызывающий у автора «Русского леса» очевидное омерзение, вместе с этим раз за разом отражает ереси, ужасы и заблуждения самого Леонова.

Грацианский выдает себя с головой, едва появившись в романе: в бомбоубежище он случайно встречается с Полей Вихровой, приехавшей в Москву из деревни, и, в числе прочего, живописует ей свои невеселые представления о будущем человечества.

Грацианский рассказывает о «промежутках покоя», которые необходимы человечеству в перерывах между войнами «в целях накопления жиров и средств для будущего столкновения». Однако, по мнению ученого, эти паузы «по мере роста промышленных возможностей и соответственного усложнения отношений <…> будут всё более сокращаться, пока человечество не образумится… или не превратится в газовую туманность местного значения, когда его разрушительный потенциал подавит окончательно потенциал созидательный».

Дело в том, что мысли, изложенные Грацианским, являются едва ли не основополагающими в миропонимании автора «Пирамиды» – и, более того, именно оттуда, из первого варианта романа, как нам кажется, они и извлечены.

Однако наделить во всех смыслах положительного Ивана Вихрова недобрыми своими предчувствиями Леонов никак не мог и посему щедро делился своим пессимизмом с Грацианским.

Иван Вихров, зашедший к давнему своему недругу в гости, ничтоже сумняшеся берет в отсутствие хозяина его личный дневник и, не в силах остановиться, читает.

На последних страницах дневника Грацианский вкратце набрасывает свою теорию конструкции космоса, словно бы пародируя Леонова, который более подробно пишет о том же самом в «Пирамиде».

Более того, Грацианский, всерьез раздумывающий о самоубийстве, вдруг, вослед за Леоновым и даже опережая его, поднимает вопрос, мучивший писателя целую жизнь: человек – как ошибка Бога.

«Хотение смерти, – пишет Грацианский, – есть тоска Бога о неудаче своего творения».

И далее идет еще одна мысль о самоубийстве: «Э т о есть единственное, в чем человек превосходит Бога, который не смог бы упразднить себя, если бы даже пожелал».

Помимо созвучного интереса к важнейшим и болезненным для Леонова вопросам – грядущее самоуничтожение планеты, строение космоса и божественная неудача с человечиной – Грацианский то здесь, то там словно пародирует сам характер писателя. То выясняется, что он вовсе не пьет спиртного и живет почти затворником. То называет «рукодельем» свои сочинения – а это любимое словечко Леонова по отношению к своим писаниям. То, как Леонов же, питает интерес к архивам – где на Грацианского, как и на писателя, хранятся нехорошие материалы. То на пике известности отказывается от «довольно лестного поста» – будто бы из скромности, но прозорливый большевик в романе вопрошает риторически о Грацианском: что, может быть, он «…побоялся связанного с этим слишком пристального общественного внимания?». Есть основания предположить, что и Леонов долгое время то приближался к власти, то самочинно избегал ее, опасаясь того самого чрезмерного интереса общественности.