Подельник эпохи: Леонид Леонов

«… История планеты выглядела бы весьма иначе, если бы Сталин не возглавил величавого освободительного порыва народов России: нам было бы любопытно понаблюдать смелые цирковые кульбиты и флик-фляки инакомыслящих мудрецов в их попытках хотя бы частично доказать обратное. Перед человечеством стоял мрак небытия, чернее копотного зева бельзенского крематория, который в свое время превратил бы оных мудрецов (если только сами они не фашисты!) в легковесный аспириноподбный порошок для удобрения немецкой капусты. Этою простейшею из аксиом мог бы овладеть при усилии даже не очень дряхлый колхозный конь…»

«Он научил нас не щадить мелкого для достижения большого, и таким путем узнали мы нечто дороже жизни.

Мы честно прожили эти годы творчества и борьбы, в которые тащили лемеха новой цивилизации по застарелой целине. Мы впрягли в тот плуг всё, что имели, — свою раскованную силу и природные дарования, и этот Человек шел первым, шел там, где не виднелось ни следа, ни борозды. <…> И опять глядим мы в его лицо — не коснулись ли тяжелые заботы его душевной молодости. И хотя мы помним, когда прочертилась там каждая морщинка и при каких условиях побелела каждая прядь его волос, мы спокойны за будущее своей страны…»

И что бы Леонов ни говорил о самом факте создания именно этой статьи, многие ее постулаты напрямую связаны с тем, что писал он о Сталине впоследствии.

Вот таким дан Сталин в романе «Русский лес»: «Он легко поднимался по внутренней лестнице Мавзолея, чуть впереди своих соратников, из которых каждого Поля узнавала по мелькнувшему сквозь снег силуэту с расстояния. На нем была солдатская шинель без петлиц и отличий, фуражка с общеармейской звездой. <…> Поля услышала голос, ложившийся в душу с естественностью зерна в распахнутую почву. <…> Радиоэхо ярусами и вперекличку разносило эти слова по затихшему городу; казалось, старый камень площади повторяет их строка за строкой, впитывая на века…»

Много ли тут интонационных различий со статьею?

После смерти Сталина упоминания его в художественных текстах стали убирать (по прямым, кстати, рекомендациям, идущим теперь уже от настырных хрущёвских соколов). В новом варианте «Русского леса» сказано лишь о «всех тех, кто нес тогда бремя ответственности за страну и возглавленные ею идеи», само имя Сталина отсутствует.

Но заметьте, насколько созвучно описание Сталина в «Пирамиде» с описанием в «Русском лесе», и даже со «Словом о первом депутате»: «В отмену легендарных описаний был он вполне обыкновенной внешности, в полувоенном кителе и чуть постарше себя на портретах, но, значит, благодаря жуткой славе ночной была в самой его заурядности какая-то пристальная значительность, подавляющая воображение. <…> Каждая мысль, выраженная этим негромким и чуть глуховатым голосом, с заметным кавказским акцентом и несвойственным русской речи кучным произнесением слов, немедленно подчиняла себе самое рассеянное внимание и приобретала всемирное эхо».

Вид Сталина, как мы видим, приобретает в «Пирамиде» почти инфернальные приметы — но ощущение немыслимого масштаба этой фигуры остается все равно.

«Пирамида» начиналась с двух тем, остро обозначившихся в мировосприятии Леонова сразу после войны: Бог, Его присутствие в мире и Россия в пору великого социального эксперимента: как почти идеальное пространство, позволяющее разобраться во взаимоотношениях человека и Того, Кто выше его.

Позже, в 1970-е, Леонов признался одному из собеседников, что изначально в «Пирамиде» хотел «махнуть по атеистам» — это первая тема, и объяснить 1937 год («…иначе нам его не простят», пояснил Леонов) — это тема вторая.

Но вместо атеистов Леонов, по его же словам, «махнул по Богу», да так, как того не случалось даже в предыдущих романах, — об этом мы еще поговорим ниже.

Что до 1937 года, то объяснить и насколько возможно оправдать его еще может историк, добровольно поместивший себя вне категорий добра и зла, а вот истинному русскому писателю это едва ли под силу.

О тюрьмах и лагерях в достаточно серьезной и ощутимой полноте Леонов узнал, естественно, не только из книг Солженицына, но задолго до их прочтения, сразу после смерти Сталина. Тут не только пресловутый хрущёвский доклад сыграл свое дело или встреча с Фадеевым в больнице, но и общение со многими леоновскими знакомыми, вернувшимися из лагерей.

Средь них был близкий, еще по архангельской истории, товарищ Леонова — Зуев, Александр Никанорович, которого забрали в 1938-м. Они встретились в 1954-м, много разговаривали, часто встречались…

И год от года желание разобраться с этим временем не ослабевало, но лишь усиливалось.

Навскидку несколько мемуарных фрагментов, записанных, заметим, людьми самых разных взглядов.

В 1966 году Леонов говорит заведующему сектором художественной литературы Отдела культуры ЦК КПСС Альберту Беляеву: «Меня, к примеру, волнуют две проблемы: культ Сталина и его время. Сталин был великая личность шекспировского плана. Писать об этом времени и об этой личности нам не дают. А надо. А выступи я с трибуны об этом — мне же и по шее дадут».