Читаем Подельники полностью

Подельники

Босс. Разумеется, Док, конечно. Если Коп тоже согласен, я готов убрать президента за десять миллионов. Ради вас. Скрепя сердце, поверьте. Вам известен мой патриотизм. Я как-никак был при взятии Исигаки. (Идет в холодильную камеру, как трофей, волочит за собой по полу манто Энн.) Служил по интендантской части. Спасибо за закуску. Надеюсь, мы не объели вашу любовницу. (Надевает шляпу.) Пойду выпью с Сэмом. Или он тоже переметнулся?

Док. Возможно.

Босс. За кофром я пришлю.

Док. Пожалуйста.

Босс. Любопытно, какие девочки нынче околачиваются в «Томми-баре»? Не вешайте голову, Док, баба она и есть баба. А сейчас вам пора растворять мою любовницу! Уже одиннадцатый час. В любой момент может прийти ваша любовница. (Заходит в лифт.) Но где я уже видел Копа? Видно, так никогда и не вспомню.

Лифт идет вверх. Док, сидя на стуле, механически накладывает себе ветчину и ест. Темнота. Свет на Копа. Только сейчас становится заметно, что у него вместо левой руки железный крюк. Он громит жилище Дока, смахивает еду со «стола» и т. д.

Коп. Босс был прав. Он так и не вспомнил. И даже развалившись в своем «кадиллаке» по дороге в «Томми-бар», где он хотел набраться, как в добрые старые времена, он не вспомнил, что встречал меня дважды. Мою левую руку и правую ногу откромсал после его выстрелов компетентный хирург; более двадцати лет назад Босс ограбил ювелирный магазин, а молодой полицейский, вставший у него на пути, был я. Тогда-то он меня и покалечил, но не в этом дело. А дело в том, что благодаря этой встрече мы оба сделали карьеру. Он превратился в короля преступного мира, а я — в шефа полиции, причем мы зависели друг от друга, точнее, моя неудачливость от его удачи. Несмотря на то что я разгадывал его уловки, отыскивал его притоны, регистрировал его сделки, следил за его шлюхами и сутенерами, получал информацию о его связях с банками и синдикатами, даже натравливал их на него, он всегда выкручивался, ускользал от меня, прежде чем я успевал принять меры. Связи, популярность, деньги, патриотизм делали его недосягаемым. Чего стоил один только его взнос в два миллиона в фонд инвалидов войны. Тогда я изменил тактику, и удача постепенно покинула его, а он и не заметил. Он занялся наркотиками, я выжидал, он все наглел, я предоставил ему свободу действий, он захватил рынок, я прикинулся простачком; когда они с Маком организовали фирму, он ни о чем не подозревал. Тот, кого он изуродовал, которого он забыл, которого он, встретив вновь, даже не узнал — настолько ему было наплевать на этот эпизод, — всю жизнь как одержимый копил улику за уликой, чтобы предать его суду, но как же все это фантастически нелепо, какая ни с чем не сообразная потеря времени, какая чудовищная слепота всех вокруг, кто связывал мне руки! Но наконец пришло мое время, и я собрался накрыть Босса и его фирму, разорить это поганое крысиное гнездо, и тут мне дали понять, но не сразу, а — более жестоко — во время хождения по инстанциям, что я — спятивший калека, продажный фараон, что прежде чем отправиться в ад, я окажусь единственным обвиняемым по делу, по той простой причине, что в мире, у которого можно украсть справедливость, я один добивался справедливости, как будто это мое личное дело, а не дело всех. Но пора ставить точку. (Лифт спускается вниз. Коп идет в холодильную камеру, что-то там разбивает, снова выныривает из нее, на крюке его протеза висит вечернее платье Энн, в правой руке — бутылка шампанского. Он бросается на кушетку.)

Док выходит из лифта с бутылкой виски. Садится.

Док. Я был в «Томми-баре».

Коп. Скоро утро.

Док. Босс там не появлялся.

Коп. Босс там больше не появится.

Лифт идет наверх.

Док. Пахнет.

Коп. Пусть!

Док. Воняет!

Коп. Должно вонять.

Док. Трупами.

Коп. Здесь нет ничего, кроме трупов.