Поденки [СИ]

Первое, что она прочла в корабельных новостях — благодарность Татьяне Китаевой за проявленный героизм. Медаль «За храбрость», решением командора, поддержано Землей. И не только ей — Риверту посмертно, Хаву Брох… за компанию, видимо? И Мацумото — тоже «За храбрость». Значит, чёртов янки считает, что японец невиновен. А вот что думает сам Мацумото?… Таня считала его другом, но неожиданно поняла, что совершенно не представляет, что может твориться в голове у неразговорчивого, надёжного как стена парня. Она спокойно опиралась на его плечо, шла вперёд, ощущая его поддержку — и оставляла друга за спиной. И ещё психовала, ах, он не заходит, не навещает?! Он обязан! Тане стало чертовски стыдно за свой эгоизм. И как назло японца на связи не проявлялось, его аватарка тускло серела.

Военный конфликт, в точности переданный пани Брыльской, впечатлял как масштабами, так и идиотизмом. Едва не полыхнула война между звёзд, о которой так долго писали фантасты — спрашивается, зачем? Космос огромен, места всем хватит. Мы не для того встретились, чтобы изничтожить друг друга. Или хальсы считают себя бессмертными? Таня фыркнула, вспомнив, что да считают — подобно земным буддистам, белокожие верили в цепь вечных перерождений и именовали себя «Капитан Сын Ветра, в прошлой жизни танцовщица Фруктовая Косточка». Сумеют ли дипломаты донести до белокожих простую мысль — если их расчудесной планеты не станет, то и перерождаться им будет негде. Да и вообще перерождения — сказки для дураков. Есть жизнь одна жизнь, набор открыток с картинками дней и ночей, а однажды вытаскиваешь последний пейзаж из папки и остаётся только темнота и пустота. И ты в ней до последней секунды, пока хоть что-нибудь осознаёшь, и что бы ни делал — не вырвешься, не спасёшься.

Таня боялась умереть, и страх вдруг заполнил душу — разом за всё пережитое, за туши гусениц, за ожоги, за слизней, за перегрузки при старте и предстоящий полёт, четыре года, когда от ледяного космоса живую плоть отделяют только тонкие скорлупки металла. Аппарат-контролёр у изголовья тревожно запищал. Тронув монитор, Таня выбрала дозу успокоительного — разбираться с Катрин ей совсем не хотелось.

Из палаты она выбралась ближе к полуночи, честно надеясь, что в это время большая часть экипажа, включая Лагранж, мирно сопит в своих койках. И ошиблась — мадам врач делила соседний медотсек с командором Грином и о чём-то с ним бурно спорила. Из интереса Таня прислушалась — речь шла о Даймару, точнее о том, что Катрин со дня на день выпустит его из анабиозки. И имела она в виду безопасность — бедолага раскаялся, он и так достаточно наказан, а медицинских показаний к заморозке больше нет. Судить его будут на Земле. А свободных анабиозок осталась только одна. Или может быть вы, мистер Грин, прикажете вытащить одного из тяжёлых пациентов?! Что значит, если надо прикажете?! Ах, экипаж?! Дослушивать Таня не стала. Девушка с оглядкой прошла по пустым, тускло освещенным коридорам. Ей не хотелось ни с кем встречаться и объясняться. Мацумото жил в пятом отсеке, который раньше делил с Даймару и, скорее всего, был один. Таня постучалась в дверь, потом осторожно её тронула и вошла. Мацумото лежал в темной спальне.

— Таня-тян?

Таня услышала голос — знакомый и в то же время какой-то далёкий, протяжный.

— Да. Забежала поздравить тебя с медалью.

— Врёшь. Решила проверить, не собираюсь ли я сделать сэппуку, как мой сосед. Не собираюсь. По крайней мере, пока корабль не вернётся. Я знаю долг, поняла?!

От неожиданной обиды у Тани чуть не брызнули слезы — никогда раньше Мацумото не был с ней груб или резок.

— Я тебя обидела?

— Нет. Ты пришла.

— Мне уйти?

— Нет.

— Почему ты лежишь в темноте?

— Смотрю мультики.

— Ты?

— Да, я. Это легально. Безвредно. Позволяет не думать. Ни о чём не думать, понимаешь, ты, сумасшедшая русская?! Не думать, что предал друга, не думать, что потерял лицо, что не хочу больше жить, а надо — каждый день через это «не хочу» надо жить!

Мацумото раскашлялся и затих, Таня слушала, как он хрипло с присвистом дышит.

— Вот ты понимала, что мы будем лететь, четыре года лететь через смертный холод, мимо огромных звёзд. А потом вернёмся — и окажется, что некуда возвращаться?! За эти десять лет всё, понимаешь, всё изменится непоправимо. Мы прилетим чужими в чужую страну, Таня-тян! И никому — слышишь — никому не будем нужны с нашим космосом!

— Что ты несёшь, Мацумото?!

— Молчи. Иди сюда.

Неловко ступая в темноте, Таня приблизилась к койке Мацумото. От японца пахло горьким и кислым, нездоровьем и тоской. Он сильно обнял девушку, притянул к себе так, что ей стало трудно дышать. Таня неловко обхватила его за плечи и прилегла рядом. Японец был горячим как печка, его трясло.

— Парящих жаворонков выше

Я в небе отдохнуть присел -

На самом гребне перевала…

Понимаешь, Таня-тян — мы на самом гребне перевала так далеко, что и вообразить невозможно. Что я скажу, когда увижу Киото, если решусь когда-нибудь снова увидеть его? Иттэ кимасу, да?!