Подъезд

Примерно за неделю до окончательного переезда к ней, приуроченного к годовщине моего развода, в дверь моей квартиры постучали. Я поплелся открывать, недоумевая, кого там черт припер: стоял первый час ночи. Увидев на пороге деда Павла, я не очень-то удивился: меня больше озадачивало то, что он до сих пор этого не сделал. Мы, в те редкие моменты, когда сталкивались с ним нос к носу в подъезде, просто коротко приветствовали друг друга, ни словом не затрагивая цепь загадочных убийств трехмесячной давности. Теперь я видел его в дверном проеме, и мне стало нестерпимо его жаль. Выглядел он неважно, — видимо, случившееся подкосило его и без того не отличавшееся крепостью здоровье. И вот теперь ему предстоит остаться здесь одному. Когда еще этот проклятый подъезд заполнят новые жильцы? И доживет ли он до этого дня?

— Ты не спишь, Юрка?

— Нет, дед Павел. Заходи.

Он крякнул и выступил из темноты подъезда в мою освещенную прихожую. Тут я мог рассмотреть его получше. Меня поразил его вид в самое сердце — у меня создалось впечатление, что этот старик изведал на своем веку столько лишений, что мне со своей неудавшейся семейной жизнью и не снилось. Волосы у него стали совсем белыми, морщины больше походили на следы от лезвия бритвы — глубокие бескровные разрезы. В глазах, в самых уголках их, затаилась боль. Ее природу я не мог уяснить.

Он огляделся, и его взгляд упал на сумки в центре комнаты. Я собрал в них кое-какие вещи, не требующиеся повседневно, намереваясь перетащить их при пешем заходе (для мебели, разумеется, требовался грузовик, но пока я об этом еще не думал).

— Уезжаешь?

— Да, дед Павел. Уезжаю. Может, женюсь скоро.

Он слабо усмехнулся и кивнул головой.

— Я чувствовал.

— Ты проходи на кухню, дед Павел, — предложил я. — Я как раз собирался кофейку глотнуть. Будешь?

Он прошаркал до кухни и занял стул между обеденным столом и холодильником, забравшись как бы в нишу.

— Я уже не в том возрасте, Юрка, чтобы пить такие крепкие напитки.

— Ну, тогда чаю.

— Чаю? Пожалуй…

Я орудовал возле плиты, находясь к нему спиной, поэтому не видел, чем дед Павел сейчас занят. Я давал ему время освоиться и осмотреться: кажется, заглянул он ко мне надолго. Однако когда я повернулся, то застал его с отрешенным лицом, уставившегося в одну точку.

— Что, дед Павел, бессонница? — попытался пошутить я.

Он перевел на меня свой странный взгляд.

— Я уже давно плохо сплю. Заснуть получается только под утро, и просыпаюсь тоже утром.

— У меня такое бывает только после грандиозной пьянки. — Я вновь отвернулся, доставая из шкафчика кружки. — Только это уже следующее утро, как потом оказывается. А вообще проблем со сном у меня никогда не наблюдалось. Я, конечно, не знаю, что будет со мной с возрастом. Но, как я понимаю, мне до твоих лет не дотянуть, дед Павел.

Я насыпал себе две ложки кофе, а гостю плеснул заварки. Залил обе чашки кипятком.

— Тебе сколько сахара?

— Одной ложки хватит.

Я насыпал ему одну ложку, себе сыпанул три и начал перемешивать. Голос деда Павла, раздавшийся за спиной, был очень тих, как шелест осеннего листа об асфальт.

— Я бы тоже вряд ли дожил. Но мне было очень нужно. Очень нужно дождаться.

И вот тут я понял. И в эту секунду все сразу же стало ясным как день Божий. Как удавалось этому невидимому человеку играючи обводить всех вокруг пальца, миновать милицейские посты, засады, точно определять, когда в подъезде никого не будет. Господи, как же все просто, прямо до ужаса просто. Это мог сделать только человек, живущий в нашем подъезде. Я точно знаю, что я этого не совершал. Значит, это он. Это дед Павел.

Мне удалось не вздрогнуть, я умудрился даже не расплескать кофе, которое перемешивал. Скосив глаза, я заглянул в чуть выдвинутый столовый ящик, откуда выглядывала рукоятка кухонного ножа. Продолжая болтать в бокале ложкой, я другой рукой выдвинул ящик еще на несколько сантиметров, чтобы без затруднений схватить нож, если потребуется. Я не мог позволить себе ошибиться. И даже в тот момент, стоя спиной к убийце, несколько месяцев держащему наш подъезд в глубоком кошмаре, я не испытывал страха. Мой мозг не работал. Когда же я наконец обернулся, держа в руках обе чашки, мои глаза наткнулись всего лишь на дряхлого старца, немощного и безобидного.

Но сомнений не оставалось.

— А у тебя что, никого нет? — задал я вопрос только для того, чтобы не выдать своих чувств, поскольку пауза явно затянулась.

Он взял свой бокал слегка дрожащей рукой и отхлебнул немного горячего чая.

— Теперь нет. А раньше были дочь с внучкой.

— Куда же они делись?

— Умерли. — Он произнес это слово безо всякого выражения, и я поразился, застыв со своим кофе. Человек любую свою фразу подкрепляет какими-то чувствами, интонацией, я не знаю. Здесь все это отсутствовало напрочь. Либо дед Павел стал таким же стерильным, как наш подъезд, либо… Нет, он просто псих! — Они жили в той же квартире, что и я сейчас. Тут они и скончались.

— Вот дела, — выкатил я глаза. — Почему же я ничего об этом не знаю?