Подгоряне

домашним бригадиром, то есть мамой, мне достались виноградники. Безропотно я

взял серп, еду, флягу с кисловатым муссом из выжимок и вышел со двора.

Сотки для индивидуального пользования отец получил от совхоза с

высаженной на них лозой. Получил за счет приусадебного участка, поскольку

земли при нашем доме было намного меньше, чем у других жителей села. Мама

хоть и не шибко грамотна, но без особого труда высчитала, какую прибавку

должна получить, чтобы вышло двадцать соток, положенных по норме. Не забыт

был и дедушка, которому тоже причитался какой-то клочок земли. Надобно

помнить, что старик ни зимой, ни летом не привык пить одно только "лягушачье

вино", то есть святую водицу из своего колодца. Ссуженный отцу виноградничек

был не бог весть какой богатый, но дареному коню в зубы не смотрят. Десять

соток своих, десять дедушкиных, итого двадцать - это совсем немало! Сорт

винограда на участке был гибридный - "изабелла", когда-то он назывался у нас

"кэпшуна нягрэ". Другие именовали его "ноуа". Никэ рассказывал, что один из

министров сельского хозяйства Молдавии побывал в Италии, узнал там, что из

этого сорта итальянцы делают "чинзано", вино, напоминающее по цвету холеную

кожу аристократки. Вернувшись из заграничной командировки, министр

распорядился заполнить этим сортом все склоны лесистой местности республики:

как-никак, а мы - потомки древних римлян, почему бы и нам не производить

"чинзано"? Никэ говорил, что упомянутый министр защитил две диссертации

подряд и, получив повышение по службе, уехал из Кишинева. После него у

подгорян осталась "изабелла". И поскольку совхоз не знал, что можно было

делать из этого сорта (шипучего шампанского у нас вообще не производили, а

итальянского "чинзано" и не думали производить), то и поделил его славным

образом между молодоженами да такими вот, как мой отец, работниками. Хотя

отец, а тем более дедушка едва ли могли быть причислены к молодоженам

При своих домах люди обычно высаживали колированные виноградники, но

тут, на склонах гор, на полученных сотках, не решались выкорчевать

"изабеллу" и поступали правильно: жирная прилесная почва пришлась явно по

вкусу "изабелле", и она давала великолепный урожай. С какой же стати

расчетливый молдавский крестьянин будет уничтожать такой сорт?! И гроздья на

его лозе висят преогромные, и сама лоза не замерзает зимой, не нуждается

"изабелла" ни в опрыскивании, ни в закапывании осенью, ни в откапывании

весной. Не виноградник, а манна небесная! Черт с ним, с этим итальянским

"чинзано" с его нежным цветом и тонким вкусом! "Изабелла" позволяла

подгорянину делать вполне ароматное вино, и притом в большом количестве, что

для крестьянина имело решающее значение. При выжимании сусло текло рекой, и

река эта пахла ночною фиалкой. Правда, само вино было кисловато, у некоторых

сла-бокишечников вызывало лютую изжогу, ну так что с того: пускай не пьют

или находят средство, чтобы приглушить, а то и вовсе погасить изжогу. Нашел

же дедушка такое средство! Рядом с виноградной лозой он рассадил кусты боку,

бэбаны, корнишки. От такого соседства виноградники почему-то обретали

жгуче-черный цвет, и выдавленное из ягод вино походило цветом на деготь.

Главное же, от него не бывало изжоги. Конечно, ему было далеко до нежнейшего

цвета кожи итальянской аристократки, но дедушка чхал на нее, эту барыню!

Жгучая, противная отрыжка не будила его среди ночи, не заставляла ругаться

на чем свет стоит. Внуку своему, Никз, говорил вопреки прежним своим

оценкам: "Глупы твои итальянцы... коровьи образины!.."

Обрезка макушек лозы - дело не такое уж легкое, как можно подумать.

Кусты были высоченными, и я с трудом добирался до их вершин. Приходилось

иногда подпрыгивать на дедушкин манер. Никэ говорил, что по новой технологии

эту древнейшую и простейшую операцию стали называть "зеленой обрезкой".

Зеленая или просто обрезка, как бы она ни называлась - для меня важен был ее

смысл. А он заключался в следующем: срезая верхушки побегов, я останавливал

их рост вверх. После этого виноградная лоза начинала бурно наливаться соком,

отдавая его затем гроздям. Вся могучая сила корней работала в интересах

урожая.

Итак, я обрезал верхушки и складывал их в междурядья. Иногда поглядывал

на те пять прудов, что примыкали к опушке леса. Они сверкали на солнце, как

гигантские зеркала. И у первого пруда, который одним концом загибал в лес,

наверное, стоят палатка и "Волга" генерала, там, очевидно, горит небольшой

огонек под котелком с ухой без соли и других приправ. Лечится военачальник.

Смазывает слизистую оболочку желудка желатином сладких карасиков. Мне даже

чудился дымок генеральского костра. Зеркала прудов как бы подмигивали мне,

манили к себе, и я подстегивал себя, чтобы поскорее покончить с работой и

выкупаться. Кожей я уже слышал живительную прохладу воды, а ноздри жадно

ловили лесные запахи. Мысленно я уже плескался в пруду...