Подгоряне

Любой строитель сейчас же разоблачил бы Вырлана с его фальшивкой, хотя он и понатаскал в погреб и пыли, и другого разного хлама и старья. Киношники же поверили Иосубу на слово или сделали вид, что поверили. Особенную радость им доставили отпечатки настоящих пальцев. Режиссер измерял их сантиметр за сантиметром линейкой и восторженно восклицал: "Ну же и лапищи были у тех гайдуков!"

Оператор крутился со своей камерой рядом, снижал разные планы: крупные, средней величины и малые; в голове его сами собой всплывали лермонтовские строки: "Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри — не вы!" Режиссер, не в силах сдержать в себе бурю ликования, кричал: "Вы только гляньте, люди добрые, вся моя ладонь умещается в одном гайдуцком пальце!"

А когда Иосуб Вырлан вытащил из каких-то неведомых недр старинную бумагу — купчую, исполненную славянскими буквами, в которой подтверждалось приравнивание его предков к мазылам, то есть к дворянскому сословию, режиссер едва не выкинул из киноленты уже отснятый материал с ветряной мельницей, а заодно с нею и все сцены, изображающие сражение гайдуков с турецкими янычарами по оврагам и лесным дорогам и просекам. Теперь вся гайдуцкая тема перекочевала к погребу Иосуба Вырлана и прокручивалась возле бочек с вином.

— До чего же доверчивы люди, Фрунзэ! — удивлялся Шеремет. — Почти каждое воскресенье приезжают к этому старому плуту кинематографисты из Кишинева, подкатывают на машинах прямо к "старому погребу", как теперь он именуется всеми. А во время фестивалей или Дней культуры наезжают сюда гости из Москвы и даже заграничные. Располагаются здесь бивуаком и пируют.

Угощаясь винцом из знаменитого погреба, требуют, чтобы хозяин показал им и "старинную грамоту" со славянской вязью. Своей наивной восторженностью будят в голове Иосуба невероятные фантазии. Воспламеняясь от нее, он несет несусветную чушь, а они внимают ей, как дети. Внимая, расхваливают, превозносят до небес его вино, которое народ нарек "штапельным"[13]. А дали б они хоть чуть-чуть выдохнуться ему, то увидели б, как на их глазах "штапельное" начало бы чернеть, потому что наполовину разбавлено водой, И произведен Иосубов напиток из выжимок, взятых из-под пресса, с добавлением сахара и дрожжей.

Подгорянские жулики типа Вырлана так наловчились изготавливать фальшивые вина, что, если не дать им выдохнуться, их не отличишь от настоящих. По цвету хотя бы. Умудряются сбывать их даже на государственные винзаводы, не говоря уже о малосведущих работниках райпотребсоюзов, — этих околпачивают запросто! Теперь в уголовном кодексе есть параграф, по которому привлекаются к судебной ответственности люди, занимающиеся подделкой вина. Иосуб помнит об этом параграфе, а потому и не продает свое "винцо" ни государству, ни кооперации. С помощью доверчивых кинематографистов и других деятелей искусства он создал своему лжевину шумную рекламу и продает его кувшинами, графинами и стаканами прямо на дому, в своей веранде, которую называет не иначе как беседкой. Домашний его кабачок процветал бы еще больше, если б Иосубу удалось увести из лесу на свое подворье Витору. В этом случае его питейное заведение не простаивало бы, не прекращало торговлишки и тогда, когда сам хозяин отлучался по делам пожарным или по вызову в район, на какой-нибудь "симпозиум" бойцов пожарной охраны. Но Витора заупрямилась, и Вырлан вынужден был нести некоторые убытки.

Все село знало Иосуба Вырлана. Нет, кажется, таких пакостей, которых не натворил бы этот всеми проклятый старик. Ему ничего не стоило вылить бутылку керосина в бочку молодого вина, изготовленного соседом. Причем просто так, за здорово живешь, ни за что ни про что, из спортивного интереса. Иной раз слоняется по селу будто чокнутый и ищет, на ком бы жениться. Во время эвакуации на доме, в котором снимал квартиру, Иосуб Вырлан вывесил объявление о том, что собирается жениться, что ищет женщину приятной наружности, а главное — состоятельную. Объявление заканчивалось странным предупреждением: "Только на меня не наваливайтесь, не то провалитесь!"

Следствием неблаговидного поведения этого субъекта было присвоенное ему прозвище: Свинячья шкура. Что угодно мог натворить Иосуб. И все-таки винно-погребная эпопея, о которой мне поведал Шеремет, превосходила все прошлые скандальные истории, связанные с Вырланом. Все, что он делал до этого, он делал так, чтобы посмеяться самому и посмешить или позлить (что чаще!) других, бесплатно, так сказать. Теперь же Иосуб принялся делать деньги…

— Ну, мош Иосуб, что ты там копаешься? — окликнул Шеремет. — Погляди, Фрунзэ, нет ли в его доме запасного выхода?

— Не думаю, Алексей Иосифович. Вряд ли такой человек, как Иосуб, будет спасаться бегством от вас. Он достаточно умен, чтобы знать, от кого можно убежать, а от кого — нельзя.

— Удерет, ей-богу удерет!

— Ну так он может удрать и через окно — зачем ему запасная дверь?