Подгоряне

Сабина хихикает. А в моих ушах колокольчиком звенит далекий голосок: "Вам не нравятся цветы? Вы сомнете цветы!" Нина приносила их в кулечке из тетрадочных листиков в клетку. На дворе была зима, падал снег. Я обнимал девушку, а она могла защититься лишь этими цветами: "Вы сомнете цветы!" Я отпускал ее. Она освобождала букет от тетрадочной бумаги и стояла сиротливо и беспомощно, как ребенок. Стояла нежная и хрупкая, как и эти ее цветы.

Времена были тяжелые Даже самой простенькой еды не хватало. И без того худенькая, Нина сделалась еще тоньше, стояла передо мною, как былинка полевая. Она, конечно, не была дистрофиком. Учителям полагались кое-какие продукты. По карточкам они могли получить немного муки, жира, несколько кусочков сахара, пакетик чая, похожего больше на махорку или дедушкину измельченную ветреницу.

Иногда я боялся, что могу задушить ее своими лапищами — такой беззащитно тонкой и податливой была ее фигурка. Мне бы надо было самому приносить и дарить ей цветы. Но я не мог и думать о таких вещах: весь был поглощен борьбою с голодом, ночами просиживал в сельсовете, куда она и заглядывала ко мне А забот было, что называется, невпроворот: составление списков для распределения хлеба, организация подвод для поездки на железнодорожную станцию за зерном, мукой, выделенными государством нашему району, а районам — нашему селу. В те же дни мы завозили и семенной фонд, чтобы не захватила нас весна врасплох, с пустыми мешками и сусеками, а земля не осталась необсемененной. Среди грохота сапожищ бывших фронтовиков, среди неискоренимых запахов пропотевших тулупов, среди удушающего табачного Дыма вдруг появлялась она со своим белым кулечком цветов, и все тотчас же озарялось — так, во всяком случае, казалось мне Нина очень любила цветы, выращивала их даже зимой в комнатушке, снимаемой у бабки Сафты. Цветами были заполнены все горшочки, жестяные и стеклянные банки из-под консервов, пришедшие в негодность чугуны и кастрюли — все, где мог бы приютиться и жить цветок… не для меня ли она растила их, Нина, Нина Андреевна?! Но я был либо слеп, либо загружен работой так, что ничего не видел перед собой, кроме бесконечных списков. Одни только эти списки да питательные пункты, дрова для больницы и школы, госпитализация дистрофиков с опухшими от голода ногами и лицами поглощали все мое время, ими лишь я и был занят от зари до зари. Нужно было еще разместить по квартирам прибывающих из городов врачей, медсестер. Сквозь эту сутолоку иногда пробивался ко мне ее тревожный голосок: "Ну… а теперь… что будем делать теперь?.."

Или я был неисправимо бестолков, или раздавлен заботами, но я не понимал, что значили эти ее слова.

Как-то вечером она вновь, потерянно обронила:

— Как же будет дальше?..

Лишь после того как мы справились со всеми нашими бедами, словно бы проснувшись, понял я, что тревожные ее вопросы были обращены ко мне и ни к кому больше и расшифровывались легко и просто: "Поженимся или нет?" Понял, к сожалению, с роковым для себя опозданием: Нина уложила в потрепанный чемодан немудреную справу и уехала на повозке в город. Уехала в институт. Цветы оставила бабке Сафте. Исчезла для меня навсегда, и вместо нее я видел перед собой трепыхающиеся косички отчаянной Сабины, которой дедушка читал лекцию по медицине. Он не спеша, во всех подробностях, рассказывал ей, какие недуги и какими травами надо излечивать, какие из трав употреблять для внутренних заболеваний и какие длЬ кожных. Строго наставлял, чтобы девчонка не насовывала в бутылки трав сверх положенной нормы, не то они впитают в себя всю "цуйку". А он, дедушка, не скотина какая-нибудь, чтобы перемалывать старыми своими зубами эту вонючую жвачку.

— Коровья образина! С такой помощницей я останусь без единой капли в бутылках! — пошумливал он на юную баловницу. — Гляди у меня…

За милым этим собеседованием они и не заметили, как во двор с громом и треском влетел на своем мотоцикле Никэ, едва не опрокинув коляской стул, на котором сидела Сабина. Дедушка тут же набросился на него с руганью:

— Го… го!.. Черти, что ли, тебя оседлали и гонят! Опрокинешь все мои лекарства!.. Ты б еще на мою печку влетел на своем ероплане!..

Но Никэ, казалось, и не замечал этой брани. Выхватил из люльки плетенку с персиками, грушами, абрикосами и прочими фруктами и торжественно поставил перед дедушкой.

— Угощайся, а мне почему-то захотелось шоколада! — и Никэ мигом запустил в одну из бочек руку, извлек оттуда сумочку Сабины (уму непостижимо, почему он сразу же полез в эту, а не в какую-то другую бочку!) и тут же принялся изучать ее содержимое. Сабина кинулась на выручку своей сумки, но было уже поздно. Никэ скакал как жеребец по двору и торжествующе орал:

— В сумочке хорошенькой девушки всегда найдется что-либо пожевать!

Конфеты, плитка шоколада обязательно отыщутся там… В особенности если сумка принадлежит буфетчице!.. В ней что-нибудь да припасено для моей страдающей души!

2