Подгоряне

Ни я, ни дедушка не видели этой сумочки. Я, очевидно, потому, что смотрел только на цветы в руках Сабины, цветы, которые меня раздражали и злили, как индюка красная юбка.

Никэ преспокойно разламывал на части шоколадную плитку. Себе отвалил большую долю, мне поменьше, а дедушка вовсе отказался от своей порции: не хотел портить зубы сладостями. Вкусив самодельной своей водочки, или "цуйки", как он ее именовал, старик молодел на глазах. Вернувшийся с работы отец тоже отказался от шоколада, устало говоря младшему сыну:

— Отвяжись, Никэ! Дай перевести дух!.. Ты растряс меня всего на своем мотоцикле!..

— Давайте потрясем все карманы, сложим денежки в одну кучу и купим машину. Тогда я буду возить тебя на работу в нашем собственном автомобиле! — использовав подходящий момент, быстро выпалил Никэ — Ты и машину растрясешь в два счета — будешь гонять ее по ухабам да рытвинам! — заметил отец.

С шоколадом в конце концов произошло то, что и должно было произойти: почти весь он был в одну минуту прикончен Никэ и Сабиной. "Мои зубы — самые близкие мне родственники", — часто говаривал старый мош Тоадер. Никэ и Сабина лишний раз подтвердили великую мудрость дедушкиного изречения.

Правда, юная гостья в самый последний момент вспомнила о нашей матери, отломила и ей квадратик шоколадки.

Мама уговаривала девушку остаться у нас на ужин, но Сабина отказалась.

И поступила правильно, потому что и за ужином и после ужина отец и Никэ наводили на всех нас ужасающую скуку наукообразными выкладками относительно интенсификации садоводства. Это было темой сегодняшнего семинара, на котором они присутствовали, и, вернувшись домой, "переваривали" важный вопрос.

Семинары эти велись постоянно. Стоило лишь управиться с основными работами на полях, виноградниках, в садах, сейчас же начиналась серия семинаров. На одном из них, где обсуждалась застройка сел и деревень современными домами, Илие Унгуряну и сделал свое сообщение о цыганских домах с зеркалами в Глодянском районе и о том, что сам он уже построил для себя такой дом в Кукоаре, умолчав при этом, что сделался посмешищем для села и заслужил проклятия трактористов и шоферов, которых ослеплял своими зеркалами.

На все лето мама устанавливала обеденный стол под грушей в саду. И тут я заметил новшество: мама ставила перед каждым из нас тарелки с металлической ложкой, вилкой и ножом. Лишь дедушка оставался со своей глиняной миской и деревянной ложкой. Честно говоря, я завидовал ему: хлебая щи, старик не обжигался, как мы, и управлялся с ужином быстрее всех. А мы подолгу дули на ложки, мысленно поругивая мать за барские штучки. Но что поделаешь? Мать была полною хозяйкой за столом. Отец сохранил за собой лишь власть над хлебом, с удивительной легкостью разрезая его на ровные ломтики.

Мама прямо-таки расцветала, видя всю свою семью в сборе. Было маме чему радоваться: Никэ закончил институт, я вернулся домой после долгих лет отсутствия. Дедушка хоть и не спал в нашем доме, но под грушу к обеденному столу выходил, а это уже с его стороны была немалая уступка дочери. Похоже на то, что он считал это место под грушей вроде нейтральной полосы, куда не возбранялось входить любому человеку. К тому же и грушу-то эту посадил когда-то он сам. Я не видел, чтобы дедушка когда-нибудь ел груши, но яблоки ел, притом самые что ни на есть кислющие. Ел с ножичка аккуратными ломтиками, жевал одно яблоко добрый час. Иногда выходил под эту же грушу поспать, расположившись на широкой плетеной лавке, покрытой сенцом. Но к плодам дерева не прикасался. Даже тогда, когда переспелые груши падали ему чуть ли не в рот.

Но, повторяю, за стол под грушей выходил с видимым удовольствием.

Приносил в карманах стручки презлющего сухого перца, который висел у него под стрехой, разламывал его в жестких крючковатых пальцах, насыпал в борщ и молча приступал к еде. Пот вытирал всегда одним и тем же красным платком, сделанным из наволочки. От непомерно большой порции перца борщ в дедушкиной миске обретал кроваво-красный цвет. Странно, что он не обжигал ни губ, ни внутренностей этого железного старца. Порою видно было, что и ему хотелось бы вступить в беседу, вставить свое словцо, но он боялся, что в таком разе стручковое семечко может попасть в дыхательное горло и он поперхнется.

Кажется, молчал он еще потому, что решительно не понимал, о чем толковали зять и внук.

Между тем отец с восхищением рассказывал о садах на берегу Днестра. Его удивляла густота высаженных там деревьев. Восторгался он и тем, как поливались эти сады. Ирригационные трубы были подняты там высоко над кронами деревьев, и над каждым деревом был свой "душ". Трубы висели в воздухе как туго натянутые струны гигантских флейт. Целые километры флейт! Кто-то на командном пункте нажимал кнопку, и "персональные" души начинали орошение.

Получалась двойная выгода: экономилась вода и не заболачивалась почва под деревьями сада.