Подёнка

– Нацисты считали себя потомками арийцев, расы господ, и стремились убрать загрязнения из генофонда – в этом и состоит суть евгеники. Речь, разумеется, шла не только о евреях, но и обо всех, кого они считали неполноценными, – о слабоумных, болезненных, психически нездоровых. Их называли дармоедами.

Старик чуть склонил голову.

– Верно. Значит, вы время от времени читаете книги, но это неполный ответ.

– Что вы имеете в виду?

– Это лишь отправной пункт извращенной идеологии Гиммлера, но это не объясняет того, что кажется мне самым большим вопросом того кровавого конфликта. А именно – почему, когда положение Германии в ее войне с союзниками стало безнадежным, нацисты вместо того, чтобы тратить ценные ресурсы на транспортировку солдат и военной техники, тратили их на перевозку евреев в газовые камеры. Поезда были набиты обреченными на уничтожение, хотя могли бы перевозить немецких солдат. Почему нацисты, упустив возможность укрепить свою оборону, продолжали везти евреев в лагеря смерти? Это бессмысленно, разве что ответ на этот вопрос куда сложнее, чем предполагаете вы.

– В конце войны в стане нацистов царил хаос, – заметил Прист.

– Их структура командования и впрямь функционировала плохо, но они вовсе не были некомпетентными, – возразил Рак. – Это не объясняет их действий.

– А что объясняет?

– В сорок пятом году, когда я познакомился с нацистским врачом Шнайдером, мне казалось, что я, возможно, нашел ключ к разгадке, но сейчас я в этом не уверен.

Шнайдер. Опять это имя. Его упоминали и Тифф Роулинсон, и Сандра Барнсдейл.

– Шнайдер ставил опыты на евреях в Бухенвальде, используя яд.

– Верно. Он разработал яд, который вызывал у человека невообразимую боль, но не убивал его. Думаю, он испытывал сексуальное наслаждение от страданий своих жертв. Он сказал мне, что когда их страдания достигали пика, он открывал для себя канал прямой связи с Богом.

– Так же как пик оргазма дает канал связи с Богом, когда проводятся обряды, связанные с совокуплениями.

– Да, что-то в этом духе, – фыркнул Рак. – Я считаю, это вздор, но что-то в этом духе.

– А при чем тут Ева Миллер?

Рак отвел глаза, в них плескалось сожаление.

– Ева, – выдохнул он. – Чего именно вы хотите добиться?

Чарли придвинул стул к изножию кровати Рака, сел и огляделся. Из личных вещей в комнате была только фотография в рамке, которая стояла на тумбочке, отвернутая от кровати. Интересно, ее нарочно так повернули или нет?

– Искупления, – сказал Прист.

– Искупления? – насмешливо повторил Рак. – Да что вы об этом знаете?

Прист подался вперед.

– Я знаю, что это, возможно, ваш последний шанс искупить свои грехи, полковник.

– Неужели вы в самом деле думаете, что, ответив на ваши вопросы, я искуплю какие-то свои грехи? Не слишком ли это самонадеянно с вашей стороны, мистер Прист?

– Полковник Рак, мне плевать. Ваш душевный покой ничего для меня не значит. Я хочу добиться одного – чтобы люди, которые мне дороги, не пострадали, а виновные понесли наказание.

Впервые с тех пор, как они вошли в комнату, Рак улыбнулся.

– Что ж, по-моему, причина достаточно веская.

Закончив свой рассказ, Рак попросил воды. Джессика дала ему стакан, и он залпом осушил его, пролив воду себе на грудь.

– Стало быть, уйдя из разведки, вы поступили на службу в полицию? – уточнил Прист.

– Да. В сорок девятом году я начал служить в полиции Лондона. После войны таких, как я, было много, мы не знали, где еще можно использовать приобретенные навыки. Работа в полиции казалась единственным подходящим полем деятельности. Я дослужился до звания старшего инспектора сыскной полиции, и все это время я пытался разыскать ее. Еву. Но впервые наткнулся на ее след в семьдесят втором, когда меня вызвали на место убийства в Кенсингтоне. Это был не мой район, но убийца оставил записку, адресованную мне лично. Жертва была отравлена тем самым алкалоидом, который во время допросов описал мне Шнайдер. Только два человека знали, что он собой представляет, – я и Ева Миллер. Она нарисовала в своей записке поденку, чтобы я окончательно убедился, о чем идет речь, хотя я все понял и так.

– Но почему именно поденку? – спросил Прист.

– Это было кодовое название операции, которой я руководил после окончания войны. Грязный секрет Британии. Нам приказали собрать всю вразумительную информацию об экспериментах нацистских врачей. Узнать, не достигли ли они каких-то результатов, которые могли бы быть полезны. Мы называли это операцией «Поденка».

Прист пытливо взглянул на собеседника:

– И вы думаете, что Ева организовала какую-то группу? Группу, которая действует и сейчас?

– Да, я полагаю, что Ева смогла найти немало извращенцев, готовых платить за то, что она творила.

– То есть эти люди платят за то, чтобы наблюдать за действием яда.

– Вот именно.

– Но Ева давно умерла, а эта группа действует и в наши дни, – заметил Прист.

Рак кивнул. Он явно начинал уставать.

– Полагаю, у Евы Миллер был ученик. Кто-то, кому она передала свое дело.

– А вы не знаете, кто это?