Подкарпатская Русь (сборник)

В детстве Петро боялся кладбищ, так и потом, в спелые года, кладбищенской отваги в нём не набавилось. Всякий раз, очутившись в Белках рядом с кладбищем, отворачивался от него и старался как можно прытче прошить мимо.

Так то дома. То совсем не то, что здесь…

Чужая земля…

Серёдка кладбища…

Глухая ночь…

Один…

Петро поймал себя на том, что ноги сами принесли его к машине, облитой изнутри мертвенно-слабым светом. Рванул за ручку и тут же тихо, беззвучно прикрыл дверцу: на передних сиденьях, свившись в калачик, спала Мария.

Стыд ударил в лицо.

Он, медвежеватый мужик, со страху летит с кладбища, а тут же, посреди кладбища, праведным сном младенца спит женщина. Ей не страшно, ей всё равно, что вокруг, она хочет спать, и она спит; эта спящая любимая женщина устыдила его своим безмятежным сном, заставила, не поворачиваясь, на ноготочках отступиться от машины.

Он отошёл и остановился, как отуманенный.

Вид спящей женщины устыдил его, но и дал смелости.

«А почему кладбищ обязательно надо бояться? – впервые подумал он. – Почему, блиныч?»

Пугнув себя солёным словцом за не поддающуюся объяснению трусость, он, сомкнув зубы, сомкнув так, что вспухла желваки, пошёл назад, к отцовой могиле. И если б его спросили, зачем он возвращается, он бы не смог ответить.

Страх, пригнавший Петра, был такой силы, что он даже не запомнил, в какой именно стороне была отцова могила, и теперь Петро шёл наугад, шёл осторожно, боком, невесть для чего готовно выставив вперёд гиревые кулаки.

Ему почему-то припомнилось, что в Белках как-то особо не отдаляют покойников от живых. Кладбище было посреди села.

Не то что здесь, Бог знает где от городской окраины. И кладбище дома называют не кладбищем, а вечным селом.

Забрал человек свои года, провожают с почётом в другое село, в вечное, средь живого села – чтоб мёртвым было одинаково близко к своему старому дому.

«У них своё село… Заселено село… только петухи не поют, люди не встают… Смерть… Хлебом не отманить, деньгами не закупить… Вечная загадка без разгадки…»

Петро с ужасом ощутил, что под ногой нет никакой твёрдости, он уже ничего не мог поделать: тяжесть тела переместилась на опускаемую в неожиданную пустоту ногу, и он, заваливаемый собственным слоновьим весом, обмирая, больно упал, едва не вывихнув ногу.

С минуту он лежал, не отваживаясь шевельнуться, боясь, что, пошевелясь, непременно слетит в преисподнюю.

Он тихонько шевельнулся на пробу…

Твердь не расступалась…

Насмелился, ошарил всё под собой и вокруг, насколько доставала рука, немного успокоился. Он завис над приоткрытой могилой. Ещё не заселённая вечная хатка.

Прощупал выпуклую надпись на плите. Отцова!

«Нянько, нянько… А таки чувствительно Вы целуетесь…» – горестно усмехнулся, трогая в кровь рассечённый висок.

В сердцах толкнул плиту, высвобождая ногу. Расхлебенилась, размахнулась настолько расщелина, что Петро мог опуститься в могилу.

И Петро, опираясь одной рукой на край отодвинутой плиты, а другой – на верх могильной стены, пружинисто, мягко опустился.

Не без боязни погладил бетонные стены, пол.

Всё было гладко, осклизло-холодно…

Пов i й, вiтре, на Вкраi ну,
Де покинув я дiвчину,
Де покинув карi очi,
Повi й, вiтре, опiвночi.

Петро не мог понять, откуда лилась эта заветно-томительная песня, откуда шла.

А песня росла, набирала силу, ширилась.

Мiж горами там калина,
Пiд калиной е хатина,
В тiй хатинi дiвчинонька,
Дiвчинонька-голубонька.

Кто же пел?

В кручинном голосе Петро вроде угадывал то молодого отца своего, то молодого кума Торбу, то стариков, что были на вечёрке…

Петро так явственно их заслышал, что высунулся из могильной ямы удостовериться, что пели именно они.

Но сверху давила духотой чёрная тишина, нигде не было ни живой души.

А может…

А может, то пели все молодые мужики, покинувшие в горевую годину дома, в Карпатах, невест, молодых жён, и отправившиеся в чужую землю за своей долей? Не нашли своей доли и молодыми полегли в эти каменные мешки?