Подкарпатская Русь (сборник)

– На стол! – гаркнул таможенник и сам подлетел к столу, в нетерпенье забарабанил по нему пальцами, багровея. – Если слетел башмак, где-то должна быть и нога, с которой он слетел. Мы уж доищемся! Это наша печаль.

Петро положил. Расстегнул.

Не открывая глаз, старик лежал мёртво, не дыша.

– Тэ-экс… гробовое дело… На субъекте нет одного башмака… в плаще пытались пронести контрабандой пока одну особу. Потрудитесь, мистер, – обратился таможенник к Петру, – ответить, что это за человек?

Петро сделал безразличное лицо.

– По-моему, это… ну… скульптура.

– В магазинных башмаках?

– Естественно.

Таможенник упёрся старику в живот.

– Но у него и живот мягкий!

– Вполне естественно. Воск есть воск… Это знаменитый в Канаде человек. И его восковую фигуру я везу в Европу… В музей восковых фигур… Не верите?

– Вы еще расскажите мне про Буратино… Как он ожил из полена, кажется…

– Время не для сказок, – деловито проговорил Петро.

– Вот именно! За выдумку спасибко! А теперь едем к правде. Кто этот человек? – жёстким взглядом таможенник упёрся в молчащего старика. – Кто и откуда? Как очутился он у вас на руке?

– Понятия не имею…

Не стерпел старик таких слов. Вскочил. Сел на столе.

– Сыновец! Как же это ты о батьке понятия никакого не имеешь, чёрт-мать? Отрекаться от живого батька?

– Кроме того что ваша «скульптура» в одном башмаке, она ещё и натурально ругается! Быть разговору коротким… Я кланяюсь вашей силе, выдумке. Идите, откуда прибыли, мистер.

Таможенник кивнул на волю, в сторону взлётного поля, – А вы, – осуждающе уставился в отца, – а вы… неизвестная наша знаменитость… Наверняка ведь здесь оплачено комфортабельное кладбище, а он ловчит именно в русский навоз уйти. Зачем? Как ответите?

– Молча.

– Не-ет! У нас вы заговорите!

Почему-то именно такой глупой привиделась Петру воображаемая история с проносом отца, и потому чем ближе подходили Головани к контрольным службам, тем всё плотней наливалось в Петре желание не рисковать.

Поставил Петро отца на пол. Снял плащ.

Прошептал сбелевшими губами:

– Не смогу, нянько, пронести… Не пёрышко, заметят… Не сумел даже в мыслях пронести, а уж в натуре как отважиться? Давайте, няне, прощаться.

Потянулся Петро обнять отца. Отец вырвался из смыкающегося кольца сильных сыновьих рук.

«Как прощаться? Почему прощаться?»

Потерянный немой взгляд заледенел на поникших сынах.

Тяжело перенёс на лица прохожих.

«Скажите, вы знаете, почему отец должен прощаться с живыми сынами?»

Люди спешили.

Натыкаясь на вопрошающие стариковские глаза, быстро отворачивались.

Даже статуя на постаменте отвернулась от старика, когда он поднял к ней своё лицо…

Чужой, негнущейся рукой старик достал из пазухи сверток, подал Ивану.

– Иванко, прими последний подарок нашой мамке… Думал, сам доправлю… Это, – потухший взгляд на чёрный ком ткани, – кримплен… Тёмный, старушкинский… Нехай сошье платье на похороны… Худо с нами жизня обошлась… Сколь не видались и – расставайсь! Нехай… Расстаёмся мы на времю… Все обязательно совстренемся там… В своём кримпленовом платье я наверняка узнаю нашу мамку. А так, простите, хлопцы, я не совсем ю[81] ясно помню в лицо… Петрик…

Старик задумался.

Похоже, у него был провал памяти. Он забыл, что хотел сказать, и долго угробно смотрел на сынов молча. Дрогнул. Вспомнил:

– Петрик, а это к тебе просьбушка… Подари и ты мне последний подарок…