Подкарпатская Русь

– Петрик, хлопчик, – с игривой смиренностью склонил старик голову набок, – сегодня у чертей отгул. И у чертей, и у людей – у всех, кто оказался сегодня в нашем коровьем городе. Сегодня у нас праздник. Стампид! Все перед стампидом равны!

Набавилось старику радости, когда узнал, что ни Петро, ни Иван слыхом не слыхивали о стампиде.

Не слыхали, так услышите!

Старик всегда искал случай рассказать сынам что-нибудь ещё про свою сторону, про местные обычаи, принятые им такими, какими поднесли ему давние годы, ничего в тех обычаях не отвергая и не меняя, – принял, как принимают восход солнца.

Взошло, значит, так и надо. Твоих согласий на то не спросило и не спросит. Принялся Головань в новой жизни, как принимается ива, в какую землю нужда её ни ткни.

– Стампид в Калгари то же самое, что в Мадриде коррида.

– Ничего себе праздничек, – посуровел лицом Иван. – Пырять скотине в бока копья!

– И вовсе нет! И вовсе нет, Иванко! Ковбой любит животных не только на ферме, любит и на ипподроме. Да что говорить? Это надо видеть!

– Вот именно! – царственно пристукнула ладошкой по столу Мария.

– Сегодня каждый из нас – и мал и стар! – ковбой и должен быть одет как ковбой, – широким жестом старик указал на Марию, такую приманчивую, такую пригожую. – Порядки у нас добрые, уступчивые. Приходи в чём душа приведёт. Но явись ты без шляпы – на ипподром могут и не пустить. Поэтому берите, – в поклоне подал сыновьям по шляпе, – да с Богом к машине.

В ипподромную сумятицу с её ревом, свистом, вскакиваньем с трибун братья ввалились, как мышата в кипящий котёл.

Ввалились и – рты нараспашку, глаза на лоб.

С каких давен топчут землю, а не видывали такого содомища.

(Жаловались в Белках на собрания. Мол, до чего уж шумны те собрания. Так разве то шум? Разве то базар?)

Отстали братья от отца с Марией, потерялись. Луп сюда, луп туда – нету отца с Марией. Совсем пропали с виду.

Стоят, шагу пустить вперёд не могут.

Оглохли, оцепенели…

– Э-эй, стекольщики! – захрипели на них из ближних рядов. – Ну-к в сторонку сдай!

Не сговариваясь, качнулись братья назад, к выходу, – к лешему этот адов котёл! – но и служивый у выхода насыпался, наорал себе: пришли, так притыкайся где по-тихому и ша! Не путайся перед глазами!

В давке отлепились от выхода.

Иван и говорит:

– Петронций, у тебя глаз помоложе, верней… А ну кинь со своей вышки, где там наши? Да давай-но к ним правиться.

На добрый аршин подымавшийся над толкотнёй Петро в два огляда отыскал своих.

Отец с Марией, пригнувшись, боком продирались меж рядов к своим местам.

Мария шла за отцом.

Уверенная, что братья тащатся вплоть следом – задним колёсам как не идти за передними? – она, не поворачиваясь, жестом звала: за мной, за мнойкой! Ладошка, раскрытая совочком, лежала у неё на пояснице, и Мария невспех пошевеливала бледными пальчиками. За мной, за мной, братушки!

Шла она, опустив голову и глядя под ноги.

Да те, мимо кого шла, разом видели и происходившее на поле, и её. Красивых видят всегда.

Вот Мария поровнялась с отцветающим долговолосиком.

Стареющий малец, не стоящий и беглого взгляда, пялясь вослед, со словами «Заговори о чёрте и он появится» шумно, кобелино потянул тупыми ноздрями воздух; и сосед, его ж поздних лет, такой же жердистый, моляще послал вдогон воздушный поцелуй:

– Несчастья говорят нам о том, что такое счастье.

И третий, плутовски перекрестив вослед её муравьиную талию, потерянно приложил руку к груди. Поклонился…

И четвёртый…

Домолотив второпях яблоко, кинув конфету в рот, завернул в обёртку огрызок и с театральным великодушием – удовольствия украдкой самые сладостные! – эффектно сронил «конфетку» Марии в зовущую братьев руку, помахал прощально шляпой.

– Ax ты, моржовый Хрен Долдоныч! – цепенея, взревел мощным басом Петро. – Ну западло!.. Да я ж твою душу выну и задвину!

Тяжёлой громадиной сорвался с места Петро, налётом полетел к последнему в четвёрке.

Сидевшие на лавке в панике подбирали под себя ноги, ужимались, давая дорогу. С недоумением поджаривал за братом Иван, ничего не видевший впереди за Петровой спиной.

Мария не сразу заметила, что что-то бросили ей в раскрытую ладошку. А когда заметила, тут же развернула цветастую бумажку – земля пошла перед ней кругом. И бумажка, и огрызок выпали из рук.

– Кто? – надломленно повернула лицо назад. – Кто-о?

Мария уставилась на того парня, который и бросил. Чутьё говорило, именно его это работа. Парень сочувственно-вежливо улыбнулся, для большей убедительности покосился себе за плечо, переломившись, заглянул себе под лавку и изысканно-любезно, коротко развел руками: пардон, мадам, кого Вы ищете – здесь нет! Сожалею!

Петро не стал выпытывать, кто да что, он видел всё своими глазами, а потому, с разбегу выдернув из тесной людской цепи именно того шалопая-доходягу и взметнув его над собой, захрипел растравленным медведем:

– Целуй, га-ад, оскорблённой женщине сапог! Не то!..

Распалённо глянул на поле, где за разъярённым быком с ленточкой гонялись на лошадях двое:

– Не то посажу быку на рога!