Подкидыш, или Несколько дней лета

Фёдор вспомнил всё. Горящий храм, окончательно освободил его от беспамятства. Он вспомнил город рождения, обрывки детства, школу, учителей, любовь, рассеянность, зависть, ошибки, мнительность, запахи улиц. Огонь пробудил его сознание, расставил всё на свои места и многое обесценил. Как же это было давно! Он успел пережить сердечный приступ, говорил со Смертью, с птицами и животными, откачал козу и утопленника, правда, тот всё равно был обречён, ел с куста ягоду, прикасался и перебирал в ладонях пригоршни земли, был усыновлён людьми прежде незнакомыми. Он подумал, что любой ребёнок, рождённый родителями, по сути, усыновлён. Он никогда раньше не был так близок с женщиной. Не в физическом смысле, в другом, лишающем условностей. В этом было много животного – необходимость быть рядом с другим. Он всегда этого боялся и выстраивал зримую и незримую дистанцию с кем бы то ни было. Смысл слова «узы» открывался с другой, естественной стороны. В слове была простота, найденный кров и необходимость быть в них, в этих самых узах. Дни жизни в Малаховке стали годами. Он скорбел, но общая скорбь вмещала много чувств сразу, он даже не мог отделить одно от другого, но там точно было счастье! В скорби было счастье. Это открытие поразило его, пока он смотрел на огонь. Этой ночью собравшиеся стояли посмертную службу по Иллариону. Видел ли он это молчаливое стояние оттуда, с небес? Но только каждого коснулось случившееся, и оставило в одиночестве с самим собой. Люди стояли всю ночь. Подъехавшие пожарные погасили огромный факел и уехали. На рассвете стали искать тело Иллариона, но не нашли, и тогда возымел силу и окреп слух о том, что батюшка сам сжёг храм и сбежал, и многие были рады этому, ибо храм можно отстроить, а человеческую жизнь… Но выяснилось, что финал драматического события видел Гавриил – то, как батюшка бросился в храм, и обрушение его, и он может отдать голову на отсечение, что всё было именно так. Утром по одному, по двое и семьями разошлись по домам. Дважды спасённый от чертей Аркадий шёл к дому с Верой и Бедовым, которого охватила смертная тоска, и на сей раз, именно Бедова надо было спасать и поить чаем, а то и чем-нибудь покрепче. Иван Кузьмич курил и медленно шёл к дому с женой. Говорить не хотелось. Хотелось в молчании жить весь день, ночь, следующий день, пока от сердца не отляжет. Гавриил дошёл до дома, взял удочки и вернулся к реке. Последние события превратили в пыль его сомнения, печали, страхи и даже воспоминания. Юля же вела себя очень странно. Она смотрела на пепелище, но парила где-то рядом, не соприкасаясь с бедой и не воспринимая её по-человечески. Как будто она знала, где сейчас Илларион, что будет с каждым из присутствующих через годы. Она чуть заметно улыбалась, и слава Богу, никто не обращал внимания на Юлю, кроме Аркадия, который нет-нет, да и очерчивал взглядом круги возле женщины, которая как была, так и осталась странной.

– Как ты? – спросила Света Фёдора.

– Всё вспомнил.

– Уезжаешь? Какой город?

– Александров.

– Большой город.

– А ты где учишься?

– В Отрадном, далеко от Александрова.

– Мне перед отъездом с Аркадием надо поговорить.

– Больше ничего не надо сделать?

– Надо. Я в долгу у тебя и у вашей семьи.

– По гроб жизни будешь обязан, особенно мне, – Светка зло улыбнулась.

Какое-то время они шли молча.

– Чёрт… я не хочу, чтобы ты уезжал. На вот, здесь майки и шорты. Думаю, подойдёт.

– Спасибо.

Фёдор попытался обнять Свету, но она освободилась от его рук:

– Зачем? У тебя семья, а я ещё больше залипну. Лучше, пусть всё остаётся так, как есть… Вот интересно… От тебя пользы никакой, я даже в любви тебе признаюсь первая, ты, вообще, есть или призрак? Почему молчишь?

– Ты же говоришь за двоих. Я тебе благодарен. Бесконечно. Прости, но я не скажу больше ничего.

– Хорошо. Ты сможешь до конца лета сделать свои дела и приехать?

– Не знаю. Постараюсь.

– Если не приедешь этим летом, то не приедешь никогда. Ладно, переживу.

– Ты пойдёшь со мной к Аркадию?

– Нет.

– Почему женщины так заботятся о завтрашнем дне? Хотят его обеспечить, узаконить отношения, зачем им это? Зачем им вянуть рядом с мужчиной, который со временем может оказаться придурком?

– Женщине нужно кому-то служить. Мужчина служит Богу, а женщина – мужчине. Прости за пафос. Какая разница, кто он и какой он?

– Хорошо говоришь, только не видел я такого. А тебе не мешает твой неумеренный ум? А с годами станешь такой пифией, седой, строгой, неукоснительной.

– Обязательно стану.

– Не плачь. Не плачь.