Подкидыш (СИ)

Перенося туда рюкзак, он опускает его в дальнем затемненном углу и опускается на стул. Еле сдерживает стон, рассматривая привычные белые пятна перед глазами.

Огрызок уха неприятно пульсирует, усиливая боль в голове, но подняться и достать таблетку нет сил. В уголках глаз от собственной ничтожности собираются слезы.

Мальчишка позволяется себя досчитать до одного вновь, в который раз за ночь, и не позволяет слезам скатиться. Брезгливо стряхнув их, он поднимается, включает свет на вентиляционной панели над плитой, а затем достает аптечку.

Уже отточенными движениями наливает воду, запивает пару таблеток от головы, еще пару антидепрессантов и с полдесятка каких-то витаминов. Возможно, их нельзя смешивать, но сейчас это то, что волнует его меньше всего.

Намного больше волнуют его кровавые отпечатки, остающиеся на баночке с седативным. Очистив ее, Локи разматывает бинты и моет руки. Вода проходит долгий путь от багровой до еле красноватой, он закрывает кран.

Собственные руки выглядят отвратительно. Как ни называй, но это теперь только лишь кровавое месиво. На ближайшие пару недель, пока хоть нормальной корочкой и первой кожицей не покроются.

Потом может быть станет легче, только вот… Он хочет коснуться кончика своего уха, но там пустота. Это, в отличие от рук, теперь навечно.

Вновь намотав чистые бинты, закрепив их, Локи решает переждать и разобраться с ухом чуть позже. Передвигаясь тихо-тихо, почти бесшумно, он разогревает себе немного еды и кое-как съедает ее. Желудок пытается взбунтоваться, не желая принимать пищу из-за болей/вредности/психосоматики. Но до тошноты не доходит.

Если говорить честно, он оттягивает момент просто потому что ему до ужаса страшно. Страшно коснуться части своего тела и не ощутить ее.

Это ведь не минус одна почка. Это не шрамы на спине или на бедрах.

Это ухо. Стоит ему поднять волосы, и все будут видеть.

Конечно, потом будет легче. Оно заживет, обрастет новой кожицей, станет выглядеть не так тошнотворно. Только вот оно навсегда так и останется напоминанием о детстве, о боли, о моральном распаде на части/кусочки/осколки.

Даже думать об этом больно. Думать о том, что…

Ведь есть же дети, которых родители любят. Точно есть, он уверен.

И… Что же с ним не так? В чем он провинился? Что сделал-то?!

Он ведь просто рос. Просто был. Просто пытался…

Поставив чайник, Локи вздыхает и прижимает кончики пальцев к зажмуренным векам. Из-под них сочатся соленые, глупые слезы, и у него просто нет сил, чтобы остановить их.

Сердце ноет, взвывает и разрывается. Оно слишком большое и чувствительное для его груди. Когда давным-давно Лафей предложил его вырезать, ему нужно было согласиться.

Согласиться, а не предложить «игру».

На самом деле, до ужаса и истерики смешно. Все самые ужасающие вещи в его жизни носят одно и тоже название.

«Игра».

Что в детдоме. Что между ними с отцом.

Развивать и дальше все эти тяжелые мысли не хочется. Чайник взвивается, вскипает, а затем с щелчком затихает. На кухне так тихо.

Локи медленно тянется выше и выключает свет. Только после открывает глаза.

Он помнит столько всего теплого, связанного с этим местом. Столько всего трепетного.

Осенью… Он помнит как осенью умирал здесь. Как разрывался от тяжести депрессии, от переполнивших чувств, выпустить которые просто не мог себе позволить, потому что…

Все это время он лгал ведь. Лгал всем и вся.

С Тором оказалось до ужаса просто. Он даже не замечал, когда Локи подкашивало и все маски опадали пожухлыми листьями, а вместо них показывался он настоящий. Тор не замечал, Локи корил себя за такие моменты слабости, но…

Он наслаждался ими. Честно. Было в них что-то такое… В самом Торе было что-то такое…

Он закусывает губу и, зажмурившись, резко бьет себя по лицу. Затем снова.

Щеку обжигает болью. Он клянется себе, что больше не допустит промахов. Ему все же уже семнадцать, пора, наконец, взять под контроль не только разум, но и тело. Хотя бы лицо, ладно.

Ни одна маска, которую он примерит, больше не спадет раньше, чем он этого пожелает.

Вновь вернув освещение, его пальцы касаются аптечки. Локи уже хочет снять пластыри с «огрызка», как вдруг что-то заставляет его обернуться. На самом входе стоит Тор.

Стоит, оперевшись плечом о косяк, и смотрит. Неизвестно как долго.

Он глядит в ответ самую малость, а затем возвращается к аптечке. Антисептик, перекись, ватка, ватный диск…

— Ни о чем не хочешь поговорить?

Он вздрагивает, роняет ватку и зажмуривается. В следующую секунду спокойно выдыхает, немного выпрямляется, поводя плечами.

Лицо — пустота. Как в космосе, только меньше эстетики и возвышенности.

Тон Тора обычный, будничный. Мальчишка прямо чувствует, как под ним, парень закипает от злости и гнева, может от боли… Хотя теперь это не имеет значения.

В момент наивысшей опасности он всегда становится настолько жестким эгоистом, но… В итоге это спасает всех. Всех кроме него самого, правда.

Он говорит:

— Нет. Какие-то проблемы?

Хочется не просто прочистить горло, а закричать так, чтобы связки разорвались до крови. Чтобы он потом разговаривать не мог вечность.