Читаем Подкова на счастье полностью

Испечённый пшеничный хлеб привозился на станцию в вагоне-лавке, и он имел великолепный запах и вкус и мог долго не портиться, поскольку к муке, соответствовавшей строгому стандарту, не полагались лишние добавки, как в настоящее время. Впрочем, для меня он был бы желанным и качеством похуже. Ведь о выборе в ту пору даже речи заводить не приходилось. Большущую ценность хлеб приобретал сам по себе, ведь заменить его практически ничем было нельзя.

Делами у сестры я загружался не меньше, чем у себя дома, но долго здесь задерживаться не приходилось, так как не убывало своих. Главной опорой матери теперь становились мы со средним братом, у которого также всё шло к тому, что он должен был отпасть, готовясь поступить в ремесленное училище. Пора для этого пришла чуть позже, а в ту зиму, после эвакуации, нас, кроме изматывающего голода, постигла ещё одна беда: загорелась наша изба.

Трудно описать размер и значение этого несчастья. Помню, как мама с трудом добудилась нас, торопя выбраться наружу, пока пламя ещё не полыхнуло в окна и во входную дверь.

Стояла тёмная холодная ночь с ветром. Пламя легко пожирало соломенную крышу. Собравшиеся односельчане были, однако, бессильны решительно воспрепятствовать огню, ведь общи́на не имела своей противопожарной службы.

Процесс тушения состоял в доставке вёдрами воды из ближайших, но не близких колодцев, каким был и тот, который «поил» нашу семью, и в её выплёскивании на стены строения – выше было не подступиться. Туда, кверху, лопатами бросали снег. В какой-то момент невозможным становилось и это.

Когда огонь охватил все скаты, оттуда начали раздаваться выстрелы. Их было много, и одиночных и скученных. Это горели припрятанные винтовочные патроны. Причина стала известной после того, как одна из гильз при возгорании в ней порохового заряда упала прямо под ноги кому-то из добровольных спасателей. Чтобы не попасть под пули, спасатели отступили от горевшей избы, и её тушение прервало́сь, до тех пор, пока под огнём не истлели последние остатки соломенной крыши.

Стены удалось отстоять, но только частью; потолок прогорел и провалился; его остатки полыхали внизу, и с огнём уже приходилось бороться внутри избы. Полопались стёкла окон.

Мы с братом, выбегая наружу, прихватили что-то из тряпья, чтобы одеться, но обуться или взять обувь с собой не успели. Мороз тут же прошёлся по нашим телам, защи́пал ступни́ и пальцы рук…

В короткие мгновения, когда, потрясённый, я наблюдал за всполохами безжалостного пламени, моя память возвращала меня в состояние скорой и прочной моей восприимчивости, благодаря которой я так много узнавал об избе, о ней в целом и об отдельных её частях, казавшейся мне одушевлённой и способной защитить и уберечь меня…

Как дороги и близки́ казались мне каждый уголок, каждая вещь, обитатели из числа бра́тьев меньших, к которым я привык и испытывал сильную детскую привязанность.

Мыши и крысы, хотя и не все, вероятно, успели убежать наружу. Они укроются и под снегом. А тараканы? А мухи, заснувшие ещё с осени? Клопы, блохи и вши – так им, паразитам, и надо. Зато очень было жаль паучка, с холодами основательно разленившегося, на что указывали только еле заметные в углах тонкие и короткие его паутинки. Куда было бежать ему? А сверчок, мой бесценный скрытный приятель? Его неутомимых стрёкотных мелодий я забыть не мог… Теперь всему, что неизменно сопровождало меня в стенах избы, внизу и по-над ними, похоже, приходил конец, и оно как будто спешило ускользнуть из моего сознания, требуя собранности и сосредоточенности…

Запомнились озабоченные, испачканные лица тушивших, деловые и толковые их замечания по случаю…


Уже в те минуты прозвучали слова о некоем состоянии противоборства в селе при установлении советской власти и военном нападении японцев со стороны моря, когда те совместно с частями белого движения контролировали всю железную дорогу от Владивостока до Волочаевки.

Село, расположенное рядом с этой магистралью, не могло остаться вне тогдашних событий. При пожаре, а также и после него назывались даже имена некоторых лиц из числа местного населения, как выбывших из его состава, так и оставшихся с той поры, вошедших в общи́ну и продолжавших состоять в ней.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное