Подлянка, сэр!

Лекция немного напоминала «говорильное шоу», что ведет наш министр культуры. Вначале Цыцкис обрушился на государство, туманно намекнул о заговоре и обругал народонаселение постсоветского пространства за отсутствие художественного вкуса. Обвинительные пассажи вроде: «Вы! Променяли высокую поэзию Зинченко и Ерохина на содомские завывания Ярослава Могутина!» сыпались на наши головы, как молнии Зевса. Мы с Машей не знали, куда деваться. Возможно, я смогла бы как-то оправдаться от имени российского народа, если бы имела хотя бы отдаленное представление, о ком идет речь!

Арнис Борисович постепенно перешел от культурологии к своей жизни:

— Почему я должен вкалывать, если труд как состояние души и тела чужд мне? — задал он нам вопрос и сам же на него ответил: — Да потому, что нынешняя власть не в состоянии даже понять, что все пройдет, а мои стихи останутся в вечности! И ее, эту власть, запомнят такой, какой живопишу ее я! Да где же эта сра… извините, чертова тетрадь?!

Наконец ему удалось отыскать засаленную тетрадку с клеенчатой обложкой. Я такие покупала Володе, отцу Олега, когда он в университете учился. Арнис Борисович страстно начал читать нам свою поэму. Стихотворная речь перемежалась комментариями: «во-во, слушайте!», «о, сейчас будет», «а дальше еще лучше», «обратите внимание на нетравиальность рифмы». Не могу сказать точно, о чем именно была поэма. Что-то о том, как мы все плывем на «Титанике» по канализационному коллектору, навстречу нам движется айсберг Америки, а «спасительные» шлюпки высокой поэзии сброшены за борт революционными матросами «Авроры», но пассажирам это все равно, так как они давным-давно умерли от, извините, сифилиса. Примерно через полчаса «особенно драматический пассаж» был прерван Машиным храпом.

Цыцкис импульсивно захлопнул тетрадь.

— Я всю жизнь писал эту песнь эстетике не для того, чтобы какая-то свинья храпела под ее трубные звуки, — проворчал он.

— Что вы! Было очень интересно! — запротестовала я, испугавшись, что после всех мучений мы про Светлану так ничего и не узнаем. — Просто у нее сонная болезнь. Ее в зоомагазине укусила муха цеце. Везут же люди всякую дрянь из Африки! Она теперь в определенный момент засыпает, и все. Ничего поделать нельзя. Из дома выходит только с сопровождением!

Будем надеяться, что познания Цыцкиса о мухах простираются не дальше моих.

Маша тем временем проснулась и, успев сообразить, что напортачила, обратно зажмурила глаза и, вытянув вперед руки, встала. Медленно, старательно изображая лунатика, двинулась на Арниса Борисовича.

— Что моя родственница? — загробным голосом изрекла она, остановившись прямо перед Цыцкисом.

— Лучше ответить, — прошептала я, разыгрывая ужас. — Она в таком состоянии не может сдерживать своих инстинктов.

Маша весьма натурально прохрипела:

— Откр-р-рой тайну! — и легонько тряхнула Цыцкиса за горло.

Тот моментально засуетился.

— Сейчас, сейчас… О Боже, сонная болезнь! Я думал, от нее давным-давно делают прививки!.. — он вытащил из секретера пухлую папку. — Вот, ваша родственница приобрела полметра жилого помещения за тысячу двести долларов США. Расплатилась сразу. И больше я ее не видел. Судя по тому, что вы пришли выяснять, чем она тут владела, могу заключить, что с ней произошло что-то нехорошее. Впрочем, ничего удивительного. Ваша, э-э… Кем она вам приходится? — последний вопрос был обращен к Марии Гавриловне.

— Племянницей, — проворчала Маша, не открывая глаз. В ее мимике и ритмичном, но едва заметном перетаптывании с ноги на ногу чувствовалась неуверенность.

— Так я почему-то и думал, — печально вздохнул Цыцкис. — В общем, с документами можете ознакомиться, но для обращения в суд вам потребуется оригинальный экземпляр договора купли-продажи, который остался у вашей племянницы. Кстати, а что с ней случилось? Если не хотите, можете не отвечать. Я так, из пустого любопытства спрашиваю.

— Пропала, — горестно вздохнула Мария Гавриловна, схватив протянутые бумажки.

Затем вдруг глубоко вздохнула, замычала и «пробудилась». Нельзя же, согласитесь, читать с закрытыми глазами!

— Ну, может, еще найдется, — философски вздохнул Цыцкис. — А жених ее что говорит?

— Жених… — Маша надула губы и озадаченно глянула в мою сторону. — Что-то не появляется. Она вообще-то скрытная такая. Слова не вытянешь. И про жениха, честно говоря, мы первый раз от вас узнаем.

— Мне кажется, что это только Света думала, будто у нее жених есть, — Арнис Борисович просмаковал эту фразу так, что сразу стал похож на объевшегося суслика, покачивающегося из стороны в сторону. — Видел я их как-то вместе. Мужчина на BMW с блатным номером, три семерки, и ваша, гхм, извините, племянница! Не собирался он на ней жениться, я уверен. Даже не обещал и ни разу не заговорил об этом! Могу спорить! Сама себе что-то напридумывала, прости Господи. Сначала все твердила, что у нее муж, муж. А как стали документы-то оформлять, смотрю, нету в паспорте штампа. Значит, никакой не муж!