Подлинная история графа Монте-Кристо

Все это дало французской армаде отличное оправдание для вторжения. 9 июня 1798 года корабли подошли к гавани Валлетты, столицы острова. Рыцари, должно быть, решили, что против них ополчился весь мир. Они заявили, что пропустят в гавань не более четырех кораблей за один раз[838]. Именно тогда Наполеон узнал, что геолог Доломье связан с рыцарями особыми отношениями: в юности он стал членом Ордена святого Иоанна[839], но затем попал в беду из-за убийства другого рыцаря. Тем не менее, отсидев девять месяцев в тюрьме, Доломье попытался занять один из руководящих постов – затея, провалившаяся не из-за судимости, а из-за его либеральных взглядов. Глава мальтийских рыцарей – великий магистр – постарался действовать через него. «Великий магистр прислал мне письмо… – позднее вспоминал Доломье, – и попросил меня повлиять на [Наполеона]». Прежде чем Доломье успел сделать это, Наполеон приказал ему высадиться на берег и передать рыцарям свои требования.

«Передайте рыцарям, что я предложу[840] им максимально выгодные условия, – велел Наполеон ученому, – что я заплачу столько, сколько они захотят, – наличными или договором, который мы подпишем. Все французы смогут вернуться во Францию и пользоваться всей полнотой политических прав. Все те, кто пожелает остаться на Мальте, будут защищены. А великий магистр может владеть княжеством в Германии или где ему угодно».

Переговоры увенчались успехом, но стоило рыцарям открыть вход в гавань и впустить армаду, как Наполеон объявил о совершенно ином плане. Он приказал рыцарям в трехдневный срок покинуть остров безо всякой компенсации. «Попросив, чтобы Мальту продали ему, – с горечью вспоминал Доломье, – Бонапарт не мог бы получить ее дешевле».

Французы с удивлением обнаружили себя внутри легендарной крепости, которую взяли внезапно и без боя. «Всякий, кто видел Мальту[841], и представить не мог, что остров, окруженный столь замечательными и совершенными укреплениями, капитулирует за два дня», – писал личный секретарь Наполеона. Он также отмечал, что, осмотрев укрепления, главный военный инженер похода воскликнул: «Честное слово, генерал, нам повезло, что в городе нашелся человек, который открыл нам ворота!»

Наполеон отправил на берег Мальты тех же самых экспертов, которые проводили для него оценку имущества Ватикана[842]. Теперь им предстояло описать богатства монастырей и пакгаузов Ордена. Эксперты тщательно внесли в опись трофеи на общую сумму 1 227 129 миллионов франков[843] и уложили их в трюмы корабля «Orient».

Но главным деянием Наполеона на Мальте стало установление нового социального порядка[844], основанного на революционных принципах. Он отменил феодальные привилегии и объявил свободу вероисповедания и равенство в политических правах. Он прекратил деятельность инквизиции и упразднил пытки. Он гарантировал евреям правительственную защиту от гонений и воплотил в жизнь неприятие рабства Революцией, освободив более двух тысяч североафриканских и турецких галерных рабов. Этот шаг Наполеон планировал использовать для пропаганды в Египте. Он планировал открыть больницы, школы, полицейские участки, ломбарды и почтовые отделения, не говоря уже об освещении улиц, ограничении размеров платы за жилье и введении акцизных сборов. Он обращался с островом, будто с каким-нибудь набором средневекового конструктора «Лего», который можно полностью разобрать и мгновенно переделать. Он ввел свод законов, который со временем отполирует и превратит в Кодекс Наполеона[845]. Эта модернизированная разновидность римского права позднее воцарится во Франции и по всей Европе и до сих пор лежит в основе почти всех европейских законодательств и систем административного управления[846].

Реформы Наполеона на Мальте были репетицией переустройства Европы и предвещали его безумно противоречивое наследие. Он предал рыцарей и разграбил остров, но он также превратил его в современное общество, в котором положение человека определяется его способностями. Он был диктатором, разрушителем и предвестников будущих тоталитарных вождей, но он также стал освободителем от тирании, которая царила в Европе на протяжении тысячелетия[847]. Оказавшись на борту судна «Guillaume Tell», все еще стоявшего на якоре в гавани Валлетты, Дюма вновь поддался приступу черной тоски. Путешествие на юг, возможно, напомнило ему о детстве в тропиках, поскольку он написал Мари-Луизе, что чувствует, будто его насильно заставили участвовать в поездке, которая «больше похожа на изгнание[848], нежели на военный поход». Путь казался ему преисполненным плохих предзнаменований. Одним из них стала гибель его лакея, Николя, который упал за борт и утонул (впрочем, в полном соответствии с духом времени Дюма столь же много жалуется на личные неудобства в результате инцидента, сколько печалится о потерянной жизни):