Подлинная история графа Монте-Кристо

Помимо ухудшающегося физического состояния, Дюма обнаружил новые, как он полагал, доказательства того, что врач пытался причинить ему вред: это стало ясно однажды во второй половине дня, когда генерал мылся и сидел голым в бочке, а доктор явился к нему для беседы. Как сказал медик, он желает поговорить с генералом Дюма, пока рядом абсолютно никого нет, чтобы «заявить о своей уверенности в том, что у нас все украдут, как у наших соотечественников [например, у Доломье перед отъездом в Мессину]. Он хочет, чтобы мы доверили ему самые ценные из остающихся у нас вещей, а он вернет их назад перед нашим отъездом. Сидя в бочке, я заметил, что этот человек без смущения действует и говорит на глазах у артиллериста по имени Самарру». «Врач на самом деле не пытался сохранить все в секрете, – писал Дюма, – несмотря на его показное желание вступить с нами в тайный сговор». (К этому моменту Дюма описывает свою жизнь в плену почти что как человек, находящийся во власти галлюцинаций. Неясно, каких пунктов, по его мнению, касался этот тайный сговор, за исключением стремления поддерживать в нем слабость и зависимость от лекарств, чего он твердо решил избежать.)

Дюма не засек какой-либо яд в своей пище или лекарствах, зато, по собственному убеждению, он обнаружил причину головных болей Манкура, когда однажды изучил табакерку генерала: кто-то якобы подмешал в нюхательный табак нечто вроде металлического порошка, «настолько едкого, что тот проел несколько дыр в табакерке».

Решающим событием, которое заставило Дюма подозревать врача, была, как ни иронично это звучит, внезапная смерть самого доктора, скончавшегося спустя несколько дней. Дюма сделал вывод, что медика при помощи яда убили «те же люди, которые отравили меня», и что это, «без сомнения, предосторожность с целью избежать огласки».

Постоянное беспокойство Дюма по поводу слабеющего здоровья и получаемого лечения (он посвящает десятки страниц своего отчета трагикомедии из длительных промежутков между посещениями врача и из кровавых, бесполезных «процедур», назначаемых во время этих долгожданных посещений) смешивалось с его параноидальной уверенностью в том, что неизвестные злодеи постепенно убивают его по неведомым причинам. Для его мрачного настроения имелось еще одно основание: спустя день после скоропостижной смерти врача Дюма, проснувшись, узнал, что козу, которая давала ему молоко, кто-то задушил. Стражники назвали это несчастным случаем, хотя Дюма не сомневался: «Животное убили из страха, что он все еще может быть полезным для меня».

* * *

Вне зависимости от того, был ли Дюма отравлен или нет, условия пребывания в сырой крепости в течение следующих двух месяцев еще негативнее сказались на здоровье генерала. Он писал письма французскому правительству, неаполитанскому королю и домой – Мари-Луизе и маленькой Луизе-Александрине. Очевидно, комендант тюрьмы брал его письма, но нет никаких доказательств, что они когда-либо добирались до адресатов (Дюма упоминал об этих потерянных посланиях[1079] в более позднем письме). Генерал ослеп на один глаз, оглох на одно ухо и продолжал страдать от паралича лицевых мышц.

В конце концов, у Дюма не осталось выбора, кроме как вновь просить о помощи врача, сколь бы опасным это ни должно было казаться. Но на этот раз ему прислали медика, бегло говорившего по-французски. Тот честно заявил, насколько вредным было предыдущее лечение, и прописал совершенно иные процедуры. Впрочем, каждый доктор по-своему оценивал гуморальный дисбаланс пациента. Новый врач решил, что болезнь Дюма вызвана главным образом меланхолией, и прописал «инъекции в уши», порошок, который вдували в глаза, и пол-унции винного камня – «рецепт, который не только не облегчил мне жизнь, но лишь ухудшил ужасное состояние моего желудка».

Однако этот врач был очень дружелюбным, «в течение месяца достаточно регулярно осматривал меня и при любой возможности заводил разговор о политике, выказывая немалый патриотизм и симпатию к французам с целью добиться моего расположения». Шанс услышать новости и слухи на родном языке был драгоценным подарком для человека, находившегося в плену, вдали от дома. К тому же глухота постепенно отступила. Однако однажды комендант внезапно запретил визиты врача, потому что тот мог невольно выдать какие-либо тайны, а тюремщики, не зная французского, не могли контролировать разговоры доктора с пациентом. Дюма заподозрил в этом новый обман, в котором медик умышленно участвовал: заставить генерала ослабить бдительность и привязаться к собеседнику, а затем вновь оставить в одиночестве и еще сильнее сломить его волю.