Подлинная история графа Монте-Кристо

Александр Дюма написал эти строки, когда ему только-только исполнилось сорок пять. Именно в это время он решил, что пришла пора осмыслить прожитую жизнь. Он не считал правильным описывать события тридцать первого года своей жизни (когда до публикации первых его романов было еще очень далеко) и, тем не менее, в начале мемуаров посвятил более двухсот страниц истории, столь же фантастичной, как любой из его романов: жизни своего отца, генерала Александра – Алекса – Дюма, чернокожего из колоний, который едва пережил Французскую революцию и вырос до командующего пятидесятитысячной армией. Главы о генерале Дюма[3] основаны на воспоминаниях матери писателя и друзей его отца, а также на документах и письмах, полученных от матери и французского военного министерства. Это неумелая и вымученная попытка создать биографию, полную лакун, умолчаний, воображаемых сцен и диалогов. Но она искренна. История отца оканчивается сценой его смерти, именно с этой точки писатель начинает собственное жизнеописание.

Сомневающимся в том, что столь маленький мальчик может запомнить подобные детали, Дюма ответил словами белой рабыни Гайде, персонажа «Графа Монте-Кристо». Отец Гайде погиб, когда ей было четыре года: мужчину предал и убил один из главных отрицательных героев романа. После трогательной речи об отце девушка говорит графу: «Мне было четыре года[4], но эти события исключительно важны для меня, а потому ни одна деталь, ни одна подробность не стерлась из моей памяти».

Память о человеке – важнейшая ценность в романах Александра Дюма. Самый тяжкий из возможных грехов – забвение. Злодеи в «Графе Монте-Кристо» не убивают главного героя, Эдмона Дантеса, они бросают его в темницу, и о нем все забывают. Положительные персонажи Дюма никогда не забывают никого и ничего, Дантес обладает превосходной памятью на детали из любой области человеческого знания, истории мира или на лица людей, с которыми столкнулся в жизни. Уничтожая одного врага за другим, он обнаруживает, что негодяи, которые стерли его личность, забыли сам факт ее существования и, следовательно, сам факт своего преступления.

Я взялся за реконструкцию жизни забытого героя генерала Александра Дюма именно благодаря фрагменту из мемуаров его сына. Я впервые прочел этот текст еще в детстве и всегда помнил его.

Пролог, часть 2

26 ЯНВАРЯ 2007 г.

«Боюсь, мы попали в крайне непростую ситуацию[5], – говорил мне заместитель мэра. – Причем в крайне неудачное время».

На лице Фабриса Дюфура, заместителя мэра в мощенном булыжником городке Вилле-Котре, застыла огорченная гримаса. Он курировал сферу культурного наследия, весьма внушительного, несмотря на скромный вид городка. В истории Вилле-Котре был даже короткий период, когда городок стал средоточием французского Старого порядка: после смерти Людовика XIV в 1715 году его племянник Филипп, герцог Орлеанский и регент при пятилетием Людовике XV, решил, что двор должен проводить здесь как можно больше времени. Серый городишко, расположенный в пятидесяти милях к северу от Парижа, широко прославился королевскими скандалами, распутством и кутежом, что во Франции восемнадцатого века кое-чего стоило. Из здания мэрии, где происходил наш разговор, просматривался дворец в стиле Раннего Возрождения – место вечеринок дезабилье и масштабных оргий с садомазохизмом, совокуплением членов королевской семьи и горожан при посильном участии профессиональных проституток мужского и женского пола. Празднества назывались «ночами Адама и Евы»[6]. Как вспоминал один из придворных, «после шампанского свечи гасли, и голые придворные без стеснения предавались взаимной флагелляции, наугад отыскивая партнеров в искусственно созданной тьме, что чрезвычайно веселило Его Величество».

Говорили, что спустя годы Людовик XVI, застенчивый и робкий супруг Марии-Антуанетты, краснел при одном лишь упоминании городка. Впрочем, после 1723 года, когда регент умер и центр придворной жизни сместился назад в Версаль, это название звучало нечасто. Оно вновь стало попадать в разговоры только благодаря человеку, ради которого я сюда и приехал, человеку, который жил и умер здесь в эпоху Французской революции. Неподвижная, будто намертво застывшая в воздухе прохлада, особенно отчетливая в этот промозглый январский день, дарила мне надежду, что кое-какие документы, которые я рассчитывал отыскать, все еще могли здесь храниться. Сидя за письменным столом, заместитель мэра производил незабываемое впечатление. Он лениво смотрел на меня, непроизвольно прищуриваясь, и говорил, столь же непроизвольно усмехаясь.

«В крайне непростую ситуацию», – решительно повторил он.

После чего молчал примерно с полминуты, обводя многозначительным взглядом меня, окно и предметы на своем бюро. За это время я успел заметить на соседнем столике глянцевый журнал о мотоциклах, он лежал рядом со стопкой брошюр о дворце. Я не мог сказать с уверенностью, но мне почудилось, будто заместитель мэра пользуется тушью для ресниц. Его большие карие глаза казались чересчур хорошо очерченными.