Подлинная история королевы Мелисенты Иерусалимской

— Покуда развивались все эти события, латинские клирики в Париже избрали главой своей Церкви кардинала Франции, и все светские владыки направились к новому папе, дабы отстоять торжественную мессу и принести присягу. На конклаве, который должен был состояться сразу вслед за церемонией интронизации, Мелисента намеревалась поднять разговор об унии, с тем, чтобы впоследствии объявить Византию собственностью Иерусалимского государства под эгидой папской власти.

Однако судьба в очередной раз обратилась к Мелисенте своим красным павианьим задом!

Король Франции — чтоб иблис вспучил его кишки! — надумал для поднятия рыцарственного духа устроить в Париже турнир и, естественно, цвет аристократии неудержимо устремился к ристалищу. Конклав не состоялся.

Не подозревая об этом, ее величество королева Иерусалимская под руку с вновь обретенным сыном продвигалась к Парижу.

— Ах, матушка, — говорил между тем юный Балдуин, — хоть я и счастлив обрести вас, но невольно гложет меня печаль по тем временам, когда бродил я по свету нагим, бесприютным и свободным.

— Вы можете вернуться в прежнее состояние, дитя мое, — предложила Мелисента. — Если пожелаете, конечно.

— Нет, матушка, я решился. Я сделал выбор и останусь с вами.

Мелисента вздохнула и ничего не ответила. Мыслями она устремилась к расходам, которые предстояли ей в связи с необходимостью дать сыну надлежащее образование и обучить его манерам, ибо он и держался, и выглядел как сущий бродяга.

— Коли вы решились участвовать в делах государственных, дитя мое, — сказала она наконец, — то я найму вам в Париже опытного учителя, дабы он придал вам надлежащий блеск. Только учтите: при огранке камень обтачивают и полируют; иной раз это больно.

— Как будет угодно матушке, — отвечал Балдуин, изнемогая от добродетели.

В Париже королеву как громом поразила весть о несвоевременном празднестве, которое отодвинуло выполнение ее планов и почти разрушило столь тщательно продуманную интригу. Вне себя от ярости, она безмолвно поливала короля Франции и папу Римского отборными проклятиями. При этом по губам королевы порхала легкая любезная улыбка.

— Матушка, — обратился к ней Балдуин, — дозвольте испробовать силы на ристалище.

Он потряс своим боевым копьем, которые называл варварским именем «Лулу».

— Ступайте, дитя, но будьте осторожны.

И королева встала так, чтобы не сводить с Балдуина глаз.

В этот момент к ней с поклоном приблизился безупречный рыцарь Джауфре. «Чтоб ты провалился!» — с досадой подумала ее величество; вслух же произнесла совсем иное:

— Я счастлива видеть вас, друг мой. Скажите, удалось ли вам соединиться с той, которую вы полюбили?

— Увы! — ответствовал трубадур со вздохом. — Я узнал, что отец графини пропал без вести на Востоке тому уж десять лет назад. О, если бы я только мог отыскать его, дать ей счастье вновь приникнуть к отцовской груди!

Наблюдательность была, как уже говорилось, главнейшим оружием Мелисенты. Во время одного из своих неофициальных визитов в Дамаск она кое-что видела и сейчас это воспоминание чрезвычайно кстати пришло ей на ум.

Неотрывно следя за Балдуином (тот сидел на траве, скрестив ноги и обхватив Лулу обеими руками, и жадно наблюдал за поединками), Мелисента сказала Джауфре:

— Вашей беде можно помочь, друг мой. Один мой… гм… шпион видел в Дамаске раба-христианина. По словам сарацин, этот раб живет там очень давно, лет десять. С него даже сняли цепи. Но он до сих пор носит крест и плащ крестоносца, впрочем, совсем обветшавший. Возможно, это и есть граф Триполитанский.

С сияющими глазами Джауфре склонился перед королевой, после чего поспешил к ристалищу и, выйдя на поединок, во всеуслышание посвятил свою победу королеве Иерусалимской.

Увы! Все это прошло мимо внимания Мелисенты, ибо в толпе зрителей она вдруг заметила моего отца, переодетого торговцем. Уединившись, они погрузились в чрезвычайно важную беседу.

Начал мой отец. Он говорил с Мелисентой напрямик, пренебрегая вежливостью, ибо времени было мало, а сказать требовалось многое. К тому же подобная варварская прямота в обычае у франков.

— Ты не боишься, что тебя зарежут? — спросил мой отец Мелисенту.

— Боюсь, — тотчас же ответила она. — Я боюсь этого все время, каждое мгновение.

— Мне было бы жаль, — задумчиво проговорил мой отец. — Есть у меня опасение, что твоя смерть послужит предлогом для развязывания новой войны на Востоке. Крестовый поход в качестве мести за королеву Иерусалима, так сказать.

Мелисента молчала, понимая, что отец мой прав. Вообще же, насколько я могу судить, королева Иерусалима и эмир Дамаска действовали на диво слаженно и успешно, коль скоро объединялись против общего врага. Другое дело, что уничтожив этого врага совместными усилиями, они снова оказывались лицом к лицу.

Желая положить предел этой вражде, по большей части вынужденной, мой отец вдруг сказал:

— А что, если нам всех надуть и заключить христианско-мусульманский брак?