Подлинная история русских. XX век

Такое понимание национализма в наше время начинает завоевывать умы и сердца людей, живущих на широтах бывшего СССР. Например, белорусский политический деятель С.С. Шушкевич отмечал: «Мы привыкли считать, что национализм — это ужасно. Такой оттенок придали этому понятию большевики. В национализме же ничего плохого нет. Для меня существует очень простой критерий: если наш национализм направлен на утверждение белорусской нации, это хорошо; если он направлен на принижение какой-то иной нации, любой, большой или малой, — это ужасно» (Дружба народов. 1994. № 2). Аналогичную позицию в этом вопросе занял грузинский лидер. Отвечая на вопрос, как он понимает слово «национализм», Э.А. Шеварднадзе подчеркнул: «В годы советской власти это слово приобрело извращенное толкование. Национализм, в сущности, понятие благородное. Но есть крайние формы национализма, я называю их местным шовинизмом. Именно он принимает черты фашизма… В здравом же смысле национализм — это нормальное чувство, нормальное состояние человека. Национализм, которого я придерживаюсь, в многонациональном государстве совершенно исключает дискриминационный подход к другим нациям и народностям» (Еженедельная общая газета. 1994. 7–13 октября). Среди авторитетных русских мыслителей можно выделить писателя Валентина Распутина, который не только не видит особых причин стыдиться национализма, но призывает воспользоваться им как оружием, спасительная мощь которого ярко проявилась в Отечественной войне. «В России, — пишет он, — 80 процентов русских, надо, не боясь национализма, обратиться к их национальному чувству. От национализма культурного, озабоченного воспитанием народа в лучших (в лучших!) национальных традициях, никому опасности быть не может» (Правда. 1993. 19 декабря).

Сознательное отождествление понятий «национализм» и «шовинизм» в советском идеологизированном обществоведении нужно было, на наш взгляд, для того, чтобы облегчить пропаганду благотворности сближения и слияния наций, в конечном счете, — всеобщей денационализации населения. «Имя вещи и есть субстанция вещи…вещь творится именем», — писал П.А. Флоренский. Отрицание позитивного смысла слов «националист», «национализм» означало отрицание его и в словах, от которых они образованы — «нация», «национальный», — и в реалиях, которые этими словами обозначаются. Ныне, когда в результате распада СССР тенденция нивелировки национального и размывание народного в угоду космополитическому поставлены под угрозу, понятную солидарную обеспокоенность по этому поводу выражают и интернационалисты, и космополиты, включая известного Дж. Сороса. «По моему мнению, — пишет он, — русский национализм может стать большей угрозой миру, чем был коммунизм» (Сегодня. 1994. 15 марта).

Нет никакой нужды и в прославлении развала СССР как героического избавления от якобы последней империи в мире с перспективой продолжающегося дробления страны, которое, дескать, будет полицентрично и непрерывно. Не только потому, что благоденствующие в наши дни империи (Британия, Япония и другие) не подают никаких признаков скорой кончины. Союз ССР, без сомнения, имел массу своих собственных недостатков, но империей все-таки не был. Понятие это применимо лишь к монархическим государствам древнего мира и нового времени. СССР был могучим и своеобразным унитарным государством, это был своего рода наднациональный организм, имевший особые черты и уникальную в своем роде структуру. Описывая их, академик H.H. Моисеев отмечает, казалось бы, очевидное: «Империя обычно предполагает существование метрополии и доминирующей нации, которая осуществляет управление государством в своих интересах. У нас же никакой чисто русской метрополии никогда не было, а правление государством всегда осуществлялось интернациональными командами, сначала Ленина — Троцкого, затем Джугашвили — Берия, позднее Хрущева и Брежнева. Лишь окружение Президента Советского Союза было преимущественно русским по своему составу. И вся национальная политика этих команд вовсе не была в интересах какой-то нации. Она диктовалась стремлением системы выжить и обеспечить ее правящей элите необходимое благосостояние и стабильность существования. А основа прочности — власть. И как следствие — унитарность, централизация, единство языка…» (Социально-политический журнал. 1994. № 3–6).