Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Самое сильное желание ее было - усовершенствоваться, развить свой талант, написать

историческую картину и ехать на родину. Еще год жизни и она была бы на родине и

работала бы там”.

“Нечего и говорить о том, что она была русская, что любила свою родину, что все ее

устремления были сосредоточены на том, чтоб ехать домой и показать на родине, что

может сделать женщина”. ( Оба письма за 1891 год).

Но это неправда, даже в ее дневнике, в напечатанных его страницах, есть прямые слова, что никуда она ехать не собирается, и не потому ли квасной патриотизм “комментатора”

современного издания (прости, читатель) заставляет его выкинуть эти места, а они ведь

очень примечательны, тем более, что написаны за несколько месяцев до смерти и

являются как бы последним ее волеизъявлением. Приведем это место полностью:

“Я когда-нибудь умру от негодования перед бесконечностью человеческой глупости”, как

говорит Флобер. Ведь вот уже тридцать лет, что в России пишут дивные вещи. Читая

“Войну и мир” Толстого, я была до того поражена, что воскликнула: да ведь это второй

Золя! (Это высказывание, безусловно, может вызвать раздражение патриота: Как? Великий

Толстой! И на первом месте какой-то Золя! Но именно через это сравнение можно понять, что для нее было первично, а что вторично - авт.) Теперь, правда, они посвящают наконец

нашему Толстому очерк в Revue des deux mondes, и мое русское сердце прыгает от

радости. Это этюд принадлежит Вогюэ, который был секретарем при русскому посольстве

и, изучив литературу и нравы, посвятил уже несколько этюдов моей великой прекрасной

родине. А ты, негодная! Ты живешь во Франции и предпочитаешь быть иностранкой! Если

ты так любишь свою прекрасную, великую, чудесную Россию, поезжай туда и работай

там. Но я тоже работаю во славу моей родины...”

Не могу удержаться, что не привести фразу, которая следует дальше и которую

выкидывают все редакторы:

“... Если у меня со временем разовьется такой талант, как у Толстого”.

Это надо понимать так, что тогда она с триумфом, на белом коне, и посетит, возможно, свою прекрасную, великую и чудесную родину. А пока...

“Если бы у меня не было моей живописи, я бы поехала! Честное слово, я бы поехала. Но

моя работа поглощает все мои способности, и все остальное является только интермедией, только забавой”.

Как мы видим, никуда она ехать не собиралась. Художник, по ее убеждения, должен жить

во Франции. И она была права: на том историческом отрезке, как мы знаем, Париж был

единственной мировой столицей живописи, законодателем мод. Она предпочитает любить

свою великую и прекрасную родину издалека.

Культ Марии Башкирцевой быстро распространился по всему миру. Смерть – хорошая

раскрутка. Ее склеп с часовней на время превратились в литературный салон.

Предисловие к каталогу картин Марии Башкирцевой в 1885 году написал по просьбе

матери

(и наверняка небескорыстно, Башкирцева была в состоянии хорошо оплатить его труды) Франсуа Коппе, известный поэт и прозаик, в ту пору свежеиспеченный “бессмертный”

(он получил звание академика Французской академии в 1884 году). В теперешнее время

поэзия Франсуа Коппе и Сюлли Прюдома, к которому обращалась Мария Башкирцева,

считается во Франции весьма банальной. Я думаю, такой банальной она была уже и тогда.

Марии Степановна Башкирцева, умершая только в 1920 году и пережившая свою дочь на

36 лет, много сделала для увековечивания ее имени.

В 1900-х годах она решает передать коллекцию произведений своей дочери в дар Русскому

музею, два года она ведет по этому поводу переписку, и наконец музей соглашается

принять эти работы. Впрочем, как вы увидите из “Приложений”, большинство из этих

работ, как художественно-незначительные, были переданы в провинцию на Украину, а в

Великую Отечественную войну и вовсе утеряны.

Из года в год Мария Степановна не уставала напоминать, как французской, так и русской

общественности, о своей дочери. Каждый год в день ее смерти, 31 октября, она устраивала

в Париже панихиду, о чем неизменно извещала все газеты Петербурга, Москвы и Парижа.

А когда в последние годы своей жизни она безвыездно жила в Ницце, то панихиды она

проводила там, также рассылала приглашения во все газеты.

В самом же Париже в первые годы после издания дневника Башкирцевой началась

настоящая “Башкиромания”. Издания дневника следуют одно за другим. Издаются ее

письма с предисловием все того же Франсуа Коппе. Они адресованы родным, а также

Эдмону де Гонкуру, Эмилю Золя, поэту Сюлли Прюдому и к месье М., в котором все

узнавали Ги де Мопассана. В 1901 году выходит дополненное двухтомное издание

дневников.

По примеру Башкирцевой, французские девушки и девушки в других странах пишут свои

дневники.

Но было и много трезвых голосов, кто-то, как А. Франс, называл ее “синим чулком”, кто-

то обвинял в снобизме (вспомните, постоянные уничижения дворников и консьержек),

кто-то обозвал даже “Мария-много-шума-из-ничего”. Но это отнюдь не вредило

посмертной славе, а только утверждало ее.

Божидар Карагеоргович безрезультатно воззвал, чтобы кто-нибудь “смыл с ее памяти тот