Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

«Гамбетта уже не министр, и, по-моему, это ничего. Но обратите внимание во всем этом на низость и недобросовестность людей! Те, которые преследуют Гамбетту, сами не верят глупым обвинениям в стремлении к диктатуре. Я всегда буду возмущаться низостями, которые совершаются ежедневно».

Гамбетту все время обвиняли в стремлении к диктатуре. Будучи президентом палаты депутатов, он пытался провести закон о выборах, заменяющий выборы по округам системой выборов по спискам. Тут же поднялась буря, враги его утверждали, что все это делается для того, чтобы он сам был выбран по тридцати округам и таким образом захватил бы всю власть. Они наводнили страну брошюрами, в которых писали, будто Гамбетта замышляет новую войну с Германией, увлекая страну к гибели. В итоге вся оппозиция соединила свои силы и свалила его министерство. Тем более, что и сам президент Франции Греви, так называемая «партия Елисейского дворца», был втайне против него, опасаясь его бешеной популярности и несравненного ораторского искусства. Впрочем, даже соратники называли Гамбетту оппортунистом, потому что он был сторонником постепенных политических реформ при поддержке большинства граждан.

Что же касается темы нашей книги, то тут надо отметить, что в его правительстве, портфель министра изящных искусств получил Антонен Пруст, который тут же представил к ордену Почетного легиона своего друга по коллежу Эдуарда Мане, с тем, чтобы тот получил награду к ближайшему Новому году. Это был первый случай, когда импрессионисты выходили на уровень официального, то есть государственного признания. Когда же документ о награждении был подан на подпись президенту Франции Жюлю Греви, тот поначалу отказался поставить свою подпись и Гамбетта якобы сказал ему:

— Господин президент, право раздавать награды и кресты принадлежит вашим министрам. Из почтения к вам мы просим вас подписать документ, но вы не имеете права оспаривать наш выбор.

Кстати, с Эдуардом Мане Гамбетта познакомился в том самом салоне г-жи Шарпантье, где его впервые видел и Эдмон Гонкур.

Когда-то Башкирцева, будучи монархистски настроенной, считала Гамбетту воплощением всех низостей, теперь, когда он умер, это само обаяние, очарование и могущество, это воплощение самой страны, ее знамя, это жизнь, это свет каждого вновь наступающего утра, душа республики, в которой отражается и слава, и падения, и торжества и даже смешные ее стороны. Возможно, думала она так уже задолго до его смерти, ведь ходили упорные слухи, что, потерпев крах в браке с Кассаньяком, она хотела назло ему, женить на себе Гамбетту. Об этом рассказала в «Le jour» от 30 октября 1934 года Мадлен Зильхард, возможно какая-то родственница Женни Зильхард, учившейся вместе с Марией.

Впрочем, не одна она так считала. Эдмон Гонкур записал в дневнике, узнав о смерти Гамбетты, что «будь еще в живых принц Бонапарт — через две недели с республикой было бы покончено». Выходит, что Гамбетта действительно был душой республики.

На Францию обрушился шквал материалов о Гамбетте. Все журналы были заполнены только одной темой: «Жизнь и смерть Леона Гамбетты». Повсюду продаются его портреты, памятные медали.

Башкирцева жалуется, что не может работать, хоть и пробовала, пыталась заставить себя. Она жалеет, что не бросила все и не отправилась в Вилль-д’Авре, чтобы осмотреть комнату, в которой он умер и сделать наброски. Впрочем, она это сделает позже. Обратим внимание, что Гамбетта совершенно посторонний для нее человек, политик чужой страны, она ведь, давайте не забывать, российская поданная. И такие переживания по поводу его смерти. Все дело в славе, ведь тот умер в ореоле славы. Переживать — значит, разделить эту славу, почувствовать ее горький привкус, насладиться приторным запахом смерти великого деятеля, быть скрипкой или арфой в оркестре, играющем похоронный марш. А вот через некоторое время умрет ее отец, человек никому неизвестный, и переживаний — ноль. И даже попрощаться ним перед смертью не поедет.

А пока тело Гамбетты перевозят в Париж и назначается день погребения.

6 января 1883 года вся семья встает у окон особняка их знакомых на улице Риволи.