Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

В России она пробыла месяц. С князьями общалась еще не раз, но уже как ровня, хотя они и не очень ей нравились. Однако, младший, все же нравился больше не смотря на, то что побил кучера. В конце концов это можно простить, ибо таковы здешние нравы. Она находит даже, что в князе Василии (который публикаторами зашифрован, как князь Р. Здесь сменена даже первая буква фамилии, чтобы не было даже намека, на кого она охотилась — авт.) подобная дикость даже прелестна! И вообще, он веселый, любезный и неглупый человек.

На матримониальных планах в России можно поставить крест. У папы с мамой больше никого нет, кто устроил бы Марию степенью знатности, титулованности и богатства. Так глупо она потеряла целый месяц жизни.

Но в России больше делать нечего, нечего делать в стране, где с женщиной говорят, только если в нее влюблены, нечего делать в стране, где предмет разговоров только самые плоские и вульгарные сплетни, нечего делать в стране, где перед аристократией так преклоняются и где лучшее развлечение для этой аристократии — гостиница в городке, в которой собираются окрестные помещики, пьют и играют в карты. Пора в Париж! Она уезжает из России, не зная, что никогда больше сюда не вернется, что никогда больше не увидит отца.

По приезде в Париж, Мария обращается к доктору, выбрав неизвестного и скромного, чтобы он не обманул ее. Тот и не обманывает, говорит, что она неизлечима, что слух никогда не вернется. Между ней и остальным миром всегда будет завеса:

«Шум ветра, плеск воды, дождь, ударяющий о стекла окон… слова, произносимые вполголоса… я не буду слышать ничего этого!

Я страдаю из-за того, что мне всего нужнее, всего дороже.

Только бы это не пошло дальше!» (Запись от 16 ноября 1882 года).

Она понимает, что жить ей теперь калекой, но она все-таки надеется жить: «Но, Боже мой, зачем это ужасное, возмутительное, страшное несчастье?»

Она понимает, что никогда не вылечится, но не знает, и не может знать, что жить ей осталось всего два года. Она знает только, что седых волос становится все больше и что «нет ни тени надежды, ни тени, ни тени!»

Через некоторое время ей еще раз подтверждают диагноз, что у нее чахотка, что затронуты оба легких. Она надеется, что у нее будет хотя бы десять лет, в которые она достигнет славы и любви, а тогда можно и умереть. Она испытывает даже определенное злорадство, что предвидела свою скорую смерть: «Я же говорила вам, что должна умереть». Она как ребенок, который говорит, что умрет назло папе и маме.

Тем не менее она с особым упорством начинает трудиться в Академии Жулиана; а ее матери, чтобы как-то порадовать ее, покупают на выставке драгоценных камней два понравившихся ей бриллианта.

«Это, кажется, был первый случай, когда я оценила драгоценные камни. И, представьте, вчера вечером мне принесли эти два бриллианта; оказалось, что мои матери купили их для меня, хотя я только намекнула о своем желании, без малейшей надежды иметь их: «Вот единственные камни, которые мне хотелось бы иметь». Они стоят двадцать пять тысяч. Камни желтоватые, иначе они стоили бы втрое дороже.

Я забавлялась ими весь вечер, пока лепила, Д. играл на рояле, а Божидар и другие разговаривали. Эти два камня ночью лежали около моей постели, и я не расставалась с ними даже во время сеанса.

Ах, если бы другие вещи, которые кажутся столь же невыполнимыми, могли так же случиться». (Запись от 3 декабря 1882 года.)

И вот возвращается из деревни Жюль Бастьен-Лепаж и занимает главное место в ее дневнике, ведь он так талантлив и так замечательно мил.

«Настоящий, единственный, великий Бастьен-Лепаж сегодня был у нас…»

«Этот великий художник очень добр…»

«Бастьен божествен…»

«Сегодня у нас обедали — великий, настоящий, единственный, несравненный Бастьен-Лепаж и его брат…

Никто не говорил Бастьену, что он «гений». Я также не говорю ему этого, но обращаюсь с ним как с гением и искусными ребячествами заставляю его выслушивать ужасные комплименты…

Он остался у нас до полуночи».

Еще бы не остаться, когда тебе растачают такие комплименты. Ее обожание Бастьен-Лепажа все более начинает напоминать влюбленность.

Смерть и любовь. Башкирцева и Бастьен-Лепаж. Теперь они вместе до самой смерти. Потому что смерть подстерегает и его, но он еще ничего об этом не знает. Начинается парад смертей, эпоха траурных кортежей, в которой они непосредственные участники. Впрочем, начался этот парад много раньше, когда от туберкулеза умирали ее гувернантки, мадемуазель Брэн, а потом и мадемуазель Колиньон.

«Однако меня занимает положение осужденной или почти осужденной. В этом положении заключается волнение, я заключаю в себе тайну, смерть коснулась меня своей рукою; в этом есть своего рода прелесть, и прежде всего это ново.

Говорить серьезно о моей смерти — очень интересно, и, повторяю, это меня занимает». (Запись от 28 декабря 1882 года.)

Жаль только, считает она, что правила приличия не позволяют говорить окружающим об этом, а значит нет возможности покрасоваться в новом обличии неизлечимо больной девушки.