Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

Фаты, безусловно, привыкли всем нравиться и почитать себя неотразимыми, что для мужчин порой выглядит глупо, но на женщин неизменно производит неизгладимое впечатление. Фатовство вообще есть форма тщеславия человеческого, особенно оно присуще людям знатного происхождения, не обладающим какими-либо талантами, могущими возвысить их над толпой, но обладающими сверх меры манерами и вкусом, то есть тем, что совершенно необъяснимо и эфемерно, и не оставляет никаких следов в истории быта, а лишь воспоминания в душах потомков.

Будучи совсем девочкой, Башкирцева прекрасно понимает существо своего героя. Сравнивая его с Аполлоном Бельведерским, она пишет, что у герцога похоже выражение лица, когда на него смотрят, что у него та же манера держать голову. А ведь для денди скорее важно не как он одет, а как он держится.

«Самолюбие настоящего аристократа не удовлетворится блестящими, хорошо сшитыми сапогами и перчатками в обтяжку. Нет, одежда должна быть до известной степени небрежна… но между благородной небрежностью и небрежностью бедности такая большая разница». (Запись от 9 июня 1973 года.)

Денди свойственно презрение к толпе и к окружающему их высшему обществу. Презирая его, они одновременно задают этому обществу и нужный тон, и моду. Дендизм особенно присущ английскому духу, тщеславие в духе самой Англии, где оно гнездится в сердце даже последнего поваренка. Некоторые считают, что и во Франции были свои знаменитые денди, например, граф Альфред д’Орсе, долго царивший в Лондоне и оставшийся законодателем мод в Париже до самой своей смерти в 1852 году. Однако, знаток дендизма и сам денди, Барбе д’Оревильи отмечал, что графа д’Орсе ошибочно причисляют к денди: «То была натура бесконечно более сложная, широкая, человечная, чем это английское изобретение. Много раз уже говорилось, но приходится постоянно подчеркивать: лимфа, эта стоячая вода, пенящаяся лишь под хлыстом тщеславия, — физиологическая основа денди, а в жилах д’Орсе текла алая французская кровь. Это был нервный сангвиник с широкими плечами и необъятной грудью, как у Франциска I, привлекательной наружности. Его рука — чудо красоты, а не гордыни, а манера ее подавать завоевывала сердца. Не то, что высокомерный shake-hand (рукопожатие — анг.) денди… Д’Орсе был приветлив и благосклонен, словно король, а благосклонность — чувство, совершенно незнакомое денди».

Барбе д’Оревильи, умерший почти в нищете и неизвестности, в маленькой комнатке в рабочем районе Парижа, писал, что «во Франции оригинальность не имеет пристанища; ей отказано в крове и пище; ее ненавидят, как отличительную черту знати. Она побуждает людей заурядных набрасываться на тех, кто на них не похож; впрочем, их укусы не ранят, а только пачкают. «Будь как все» — для мужчин так же важно, как правило, которое внушают девушкам «Пусть мнение о тебе будет добрым — это необходимо» (Женитьба Фигаро)».

Впоследствии мы увидим, что эти слова в полной мере будут относиться и к самой Марии Башкирцевой. Своей оригинальностью она всегда будет выламываться из строя. Ее, безусловно, можно было бы назвать фатоватой, но, к сожалению, это слово нельзя применить к женщине.

Одним из последних денди, незадолго до того, как Мария Башкирцева появилась во Франции, был поэт Шарль Бодлер, написавший в 1863 году несколько страниц о дендизме в статье «Поэт современной жизни».

«Богатый, праздный человек, который, даже когда он пресыщен, не имеет иной цели, кроме погони за счастьем, человек, выросший в роскоши и с малых лет привыкший к услужливости окружающих, человек, чье единственное ремесло — быть элегантным, во все времена резко выделялся среди других людей. Дендизм — институт неопределенный, такой же странный, как дуэль…

Неразумно сводить дендизм к преувеличенному пристрастию к нарядам и внешней элегантности. Для истинного денди все эти материальные атрибуты — лишь символ аристократического превосходства его духа. Таким образом, в его глазах, ценящих, прежде всего изысканность, совершенство одежды заключается в идеальной простоте, которая и в самом деле есть наивысшая изысканность. Что же это за страсть, которая, став доктриной, снискала таких властных последователей, что это за неписаное установление, породившее столь надменную касту? Прежде всего, это непреодолимое тяготение к оригинальности, доводящее человека до крайнего предела принятых условностей. Это нечто вроде культа собственной личности, способного возобладать над стремлением обрести счастье в другом, например в женщине; возобладать даже над тем, что именуется иллюзией. Это горделивое удовольствие удивлять, никогда не выказывая удивления. Денди может быть пресыщен, может быть болен; но и в этом последнем случае он будет улыбаться, как улыбался маленький спартанец, в то время как лисенок грыз его внутренности».

Бодлер хорошо понимал сущность дендизма, потому что сам был денди. Кто-то из его друзей назвал молодого Бодлера «Байроном, одетым Браммеллом».